Оправдание и спасение - [6]
Разлили напиток по чашкам, все стали поздравлять Тасю с Викентием, пить за их здоровье, кричали «горько».
— За вашу любовь! — говорит стриженая, в очках, сама еле сдерживается от смеха. Все опять хохотать начали, заливаются, остановиться не могут. А как отсмеялись, музыкант с гребенкой серьезно так говорит:
— А ведь любви никакой нет! Есть лихорадка и болезнь! Вроде проказы или оспы. Расстройство всего организма. Делаешься, будто пьяным. По себе знаю…
Ночью уже сидят Тася с Викентием в своей комнате. Тася протянула руку к Викентию, коснулась его лица, смотрит, а он спит. Сидит она, боится шевельнуться, чтобы не разбудить. Рука затекла, она все смотрит на его лицо, шепчет еле слышно:
— Нет у меня на свете никого, кроме тебя… Если бы можно было здесь, в тюрьме, остаться, я бы осталась. Я счастлива, что себя потеряла. Мне кажется, ты для меня родился, а я — для тебя. И нам друг без друга никак нельзя. Я благодарю судьбу за встречу с тобой…
Через три дня Тася уехала. Вернулась домой, не успела в квартиру войти, все сразу к ней кинулись.
— Живая! Слава тебе, Господи! А мы читаем в газете: катастрофа! Говорим: там же Тася! Сами не знаем, что и думать…
А Тася им:
— Поздравьте меня… Я теперь мужнина жена…
— Это ничего, — говорит дедушка. — Это не беда. Главное, что живая!
Ольга Леонтьевна сначала даже не поняла, о чем это Тася, а потом до нее дошло.
— Вы что, — спрашивает, — поженились? А свадьба?
Да так на диван и повалилась. До вечера ее валерьянкой отпаивали.
— Что ж, — говорит дедушка, — свадьба так свадьба. Погуляем.
А Дорик, как всегда, ухмыляется:
— Тут в одном доме тоже свадьба была… Колупаева рассказывала. Гости собрались, хозяйка в погреб полезла за продуктами. Пошла и пропала. Хозяин за ней — и тоже пропал. Родственник какой-то спустился — и его нет. Так что оказалось? У них там в подвале баллоны стояли с жидким азотом. Для холода, кто-то посоветовал. А крышки плохо прикручены. Пары азота, сами понимаете. Вот вместо свадьбы — похороны…
— При чем здесь жидкий азот? — спрашивает дедушка. А Ольга Леонтьевна, как в себя пришла, спрашивает:
— Что-то я не пойму… Он что, у нас жить будет, уголовник этот?
— Ты его не знаешь, мама, — чуть не плачет Тася.
— Как же я с ним буду? — недоумевает Ольга Леонтьевна. — Я не смогу…
— Размениваться надо — вот что, — предлагает Дорик.
Дедушка слушал эти разговоры, слушал, потом говорит:
— Мне сегодня булавки всю ночь снились. К чему бы это?
— Ну, размениваться, так размениваться, — согласилась Тася. А дедушка опять:
— Вот я знаю, если, к примеру, вода студеная снится, будто ты пьешь ее, это значит, у тебя в желудке змея завелась. А вот к чему булавки — это я уж и не припомню…
А как дали объявление о размене, через день в доме гостья — чистенькая такая старушка, на шляпке цветочки.
— Я по объявлению, — говорит.
Тася как раз дома одна была, Ольга Леонтьевна с Дориком дедушку гулять повели. Ходила старушка по комнатам, смотрела. Потом увидела у Таси пианино.
— Сыграйте мне что-нибудь, деточка… Тысячу лет не слышала живой музыки… Мой отец был прекрасный пианист, профессор консерватории. У нас в доме музыка не смолкала.
Стала Тася ей играть. Старушка слушала, слушала, потом вдруг и заявляет:
— Я ведь адмирала Колчака знала, Александра Васильевича. Любовь у нас с ним была… Роковая…
Сказала и опять музыку слушает, потом снова:
— Мне тогда двадцать три года было. Замужем уже пять лет, сыну два года. И у Александра Васильевича семья. Мы с его женой очень дружны были. А каждая встреча с ним — праздник. Разбуди меня ночью, спроси: что я хочу? Я бы только и сказала: видеть его. Вот я и призналась ему в любви. А он мне: «Я вас больше чем люблю…» Это было в зале Морского собрания, в Ревеле…
Тася все играет, не останавливается, старушка слушает.
— Потом Александра Васильевича арестовали в поезде, — продолжает она. — Я была тоже там. И не могла его оставить. Пошла с ним в тюрьму. Это в Иркутске… По своей воле… А, в сущности, за все время мы вместе мало были. Все больше порознь. Разве что в Японии. Я уехала туда от мужа. А Александр Васильевич ко мне приехал. Какие были дни! И как мы были счастливы! В тюрьме уже, гуляем мы с ним во дворе, нам давали раз в день свидание, он сказал как-то: «А что? Неплохо мы жили в Японии! Есть о чем вспомнить!» Я видела в глазок, как его уводили. Свалил меня тогда мертвый сон. В тот самый час, как прощался он с жизнью. Как душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики… А после его гибели началась моя вторая жизнь с ним — тайная. Тридцать лет в тюрьмах, лагерях, ссылках. Семь раз арестовывали. И все время любовь к нему… Только ею и жила…
Старушка еще посидела немного и стала собираться. Вынимает из сумочки какое-то письмо и протягивает Тасе:
— Вот его письмо. Вы прочтите… Зовут меня Анна Васильевна…
— Вы уже ухо́дите? — спрашивает Тася. — А как же обмен?
— Что вы, деточка! — отвечает Анна Васильевна. — Какой обмен? Я же давно умерла. Я уже много лет мертвая…
— Тогда, может быть, чаю? — как-то невпопад спросила Тася.
— Спасибо, деточка. Не пьем мы чаю… Не пьем…
Ушла старушка, Тася понять не может: была она или нет?
«— Вы теперь не лопатники, а бойцы Красной Армии, — сказал полковник. — Красноармейцы. Будете на этом рубеже оборону держать. — А оружие? — спросил кто-то. — Как же без оружия? Никиша все переживал за брата, а Серафим его успокаивал: — Да жив твой Дося. Не суждено ему раньше срока пропасть…».
«— Как же ты попала сюда? — спрашивает ее Шишигин. А жена хохочет, остановиться не может: — На то и святки… Самая бесовская потеха… Разве ты не знаешь, что под Рождество Господь всех бесов и чертей выпускает… Это Он на радостях, что у него Сын родился…».
«После выпуска дали Егору приход в самом заброшенном захолустье, где-то под Ефремовом, в глухом поселке. Протоиерей, ректор семинарии, когда провожал его, сказал: — Слабый ты только очень… Как ты там будешь? Дьявол-то силен!».
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
Les trois mousquetaires. Текст издания А. С. Суворина, Санкт-Петербург, 1904.
Он встретил другую женщину. Брак разрушен. От него осталось только судебное дозволение общаться с детьми «в разумных пределах». И теперь он живет от воскресенья до воскресенья…
Василий Зубакин написал авантюрный роман о жизни ровесника ХХ века барона д’Астье – аристократа из высшего парижского света, поэта-декадента, наркомана, ловеласа, флотского офицера, героя-подпольщика, одного из руководителей Французского Сопротивления, а потом – участника глобальной борьбы за мир и даже лауреата международной Ленинской премии. «В его квартире висят портреты его предков; почти все они были министрами внутренних дел: кто у Наполеона, кто у Луи-Филиппа… Генерал де Голль назначил д’Астье министром внутренних дел.
А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...