Оправдание и спасение - [3]

— Какой ужас! — морщится Ольга Леонтьевна. А Тася так вся и вспыхнула:

— Ты не понимаешь, мама! Он же Верку заклеймил, как последнюю девку! Паспортист этот!

Тася все эти дни места себе не находила: как помочь Викентию? А как-то Колупаева с первого этажа встречает ее у подъезда:

— Ты сходи в скверик возле суда. Там, говорят, бывают люди, которые могут помочь.

Тася, конечно, в тот же день понеслась в скверик. Как раз перерыв между судебными заседаниями был, народу в скверике полно, ни одного свободного места. В дальнем конце Тася увидела старичка на лавочке, благообразный такой, с усиками. Газетку на коленях расстелил, бутерброд ест, чай из термоса наливает. Вокруг него женщины какие-то, целая толпа, обступили его.

— Ладно, — доносится до Таси голос старичка. — Попробую… Обещать наверняка не обещаю, но кое-какие связи у меня есть. Прошу только — никому! Поняли? Даже адвокатам.

Дождалась Тася, когда женщины снова в суд ушли, подсела к старичку. Тот поглядел на нее и спрашивает:

— Вам что, тоже помощь нужна?

Слушает он рассказ Таси, сам бутерброд свой доедает, потом говорит:

— Что ж, попробуем облегчить его положение.

— Денег у меня сейчас с собой нет, — говорит Тася. — Но завтра я непременно принесу.

Старичок газетой машет.

— Не сейчас, не сейчас… После приговора. Ведь разное может быть. Полное оправдание — одна цена. Условное осуждение — другая. Статья с более легким наказанием — третья. Или, к примеру, вовсе не то наказание, что просил прокурор. Все может быть. Вы понимаете, речь не столько обо мне. Я ведь не один…

— Понимаю, — говорит Тася.

Теперь у нее только и была одна забота — собрать денег. Дома-то сбережений никаких. Назанимали они с Ольгой Леонтьевной у соседей сколько можно было. Тасе все казалось, что мало. А тут Дорик газету им показывает:

— Вон объявлений сколько. Антиквариат скупают, вещи старинные. У дедушки этих вещей полным-полно…

Вызвали тогда по телефону скупщика, тот приехал с машиной, отобрал из комнаты дедушки разные вещи — небольшой резной буфетик, венскую круглую вешалку, фигурную подставку для зонтиков, футляр от напольных часов из пальмового дерева с инкрустацией. Короче сказать, в день суда Тася явилась на заседание с большой суммой денег. Ольга Леонтьевна специальный мешочек ей сшила, который можно было пристегнуть булавкой под одеждой. Когда стали вызывать свидетелей, Тася вышла и сказала:

— Вы не знаете подсудимого Викентия! Это во всех отношениях выдающийся человек. У него необычайные способности! Пропавшие вещи во сне находит. Людей из горящего дома спасает…

Другие еще свидетели выступали, все говорили, что подсудимого понять можно ревность, состояние аффекта и все такое прочее. Тем не менее, несмотря ни на что, Викентия осудили по 206-й статье — хулиганство, три года. После суда Тася опять увидела в скверике того самого старичка с усиками — и сразу к нему.

— Я поняла вас! — говорит. — Никаких связей у вас нет! Вы просто жулик! Сидите здесь и ждете, какой будет приговор. Что бы ни оказалось — вам все равно прибыль!

— Ну зачем так? — говорит старичок. — Я же денег с вас не беру. Вам просто не повезло.

Дома у себя в комнате Тася повесила на стенку все дачные фотографии, на которых был Викентий. Ольга Леонтьевна заходит к ней, Тася стоит на диванчике на коленях и цветными карандашами раскрашивает фотографии. Все снимки в каких-то ажурных рамочках, вырезанных из бумаги. Тут же рядом цветочки к обоям приклеены, лоскутки разноцветные.

— Что это у тебя? — спрашивает Ольга Леонтьевна.

— Это чтобы Викентий не считал себя одиноким… Я через снимки передаю ему свои мысли. Я уверена: он их чувствует.

На Тасю в эти дни смотреть было жалко. Высохла вся, хуже щепки, почернела. Ходит по квартире, как тень. Музыкой бросила заниматься.

— Не знаю, что со мной, — говорит она. — Сегодня утром, как встала, глянула в зеркало, вижу свое отражение — прическа, блузка моя любимая без рукавов. А сама думаю: почему же блузка? Ведь я же еще не переодевалась, не причесывалась. Как была в халате, так и осталась. А в зеркале — блузка…

Все в доме оберегали Тасю, будто она заболела.

— Печаль человеку кости сушит, — говорил дедушка. — Ты уж не изводи себя…

А Дорик однажды приходит из школы и сверток какой-то Тасе вручает.

— Что это? — спрашивает Тася.

— Это тебе… Подарок… От Недыхляева из нашего класса. Я тебе о нем рассказывал. Чайная шкатулка декабриста Анненкова. А это — самурайский клинок, мастер Исихара. Адмирал Колчак лично в Японии покупал. Я подумал: может, тебе это будет интересно?

А потом пришло письмо от Викентия. И Тася снова стала как прежде. Все дни теперь сидит за столом, письма Викентию без конца сочиняет.

— Ну как он там? — спрашивала Ольга Леонтьевна. — Что пишет?

— Пишет — нашел себе занятие: фотографирует, — рассказывает Тася, сама счастливая такая, улыбается. — К ним каждый месяц в третий четверг приезжают из районного загса браки регистрировать. Вот он и фотографирует новобрачных.

— Неужели там еще и женятся? — удивляется Ольга Леонтьевна.

Потом еще были письма от Викентия. Ольга Леонтьевна видела одно письмо на столе, Тася по рассеянности его оставила. «Голубка моя родная, — было там написано. — Для меня нет другого счастья, как только думать о тебе. У меня все хорошо, ты не беспокойся. У нас в камере три кошки. Живут себе, никуда не уходят. Погуляют и обратно в камеру возвращаются. Дорогая моя, я живу только тобой и твоими письмами…»