Оправдание и спасение - [4]

— Бедная моя Тусенька, — говорила Ольга Леонтьевна дочери. — Да они в тюрьмах все так пишут. Это у них так принято.

А Тася ей отвечала:

— Ничего не могу с собой поделать. Меня будто отравили. Отняли разум. Все в мире для меня исчезло.

— Прямо Ромео и Джульетта, — говорит Дорик. — И что ты только в нем нашла? Он и не красивый вовсе. Бородавка какая-то на лице.

— У нас вот тоже был случай, — вмешивается тут дедушка. — Когда я на корабле плавал. У одного матроса любовь была. С русалкой. Песни она ему пела. А как перевели его на другой корабль, очень она тосковала.

Чем бы все это кончилось — неизвестно, только в одни прекрасный день приходит Тася домой и билет на поезд показывает.

— Вот, к нему еду…

Ольга Леонтьевна, понятно, в слезы.

— Куда же ты, доченька? Ты же никогда из дома не уезжала. Ты же у меня домашняя девочка…

— Не могу я без него, мама! — говорит Тася. Тут и Эльза Егоровна не выдержала:

— В тюрьме же ведь ужасно… Зачем на это глядеть?

— У нас тоже один сидел, — рассказывает дедушка. — Могилы грабил… Так он в тюрьме цингой болел. Зубы своими руками вытаскивал. Все до одного. Может, Викентий твой там тоже уже без зубов. А ты приедешь.

Но Тася свое:

— Не могу я без него!

Ну, делать, видно, нечего. Поплакала Ольга Леонтьевна, поплакала и стала Тасю в дорогу собирать. Гостинцев накупила — не с пустыми руками же ехать, пирогов напекла целую сумку.

Последнюю ночь перед отъездом Тася уснуть не могла, лежала с открытыми глазами. А как светать стало, смотрит — женщина какая-то незнакомая в комнате.

— Не надо бы тебе ехать, голубушка, не надо, — говорит гостья. — Ты подумай, прежде чем ехать. Ты ведь не знаешь, на что обрекаешь себя.

— А вы кто? — спрашивает Тася.

— Полина я, жена Ивана Александровича Анненкова, государственного преступника. У вас шкатулка моего мужа. Вспомнили?

— А, — говорит Тася, — декабрист…

— Меня перед поездкой к нему тоже предупреждали: «Твой-то, — говорят, — может, запил там, опустился». «Тем более мне надо ехать», — отвечала я. Вот и поехала в Читу. Молодая была, глупая… Мадемуазель Поль… Ни слова по-русски… В Великом посту мы венчались. Ивана Александровича в церковь в оковах привели. На паперти только сняли. А его и узнать нельзя. Мужик в полушубке и с бородой. Я-то помню: блестящий офицер, кавалергард. Я к офицеру ехала. А тут вконец больной человек… Черная меланхолия… Говорили, он в крепости хотел покончить с собой, часовой спас. Все это на меня ужасно подействовало. Лучше бы мне его не видеть, не приезжать…Гостья всхлипнула. — Все же это ужасно — жена ссыльнокаторжного! Сколько унижений! Обыски! Свидания раз в три дня… Непременно при унтер-офицере…

Она вытерла слезы, успокоилась.

— Я все время себя спрашивала: надо было мне ехать или нет? Отказаться от вольной жизни! Помню, где-то по дороге, в Казани, что ли… Канун Нового года. В Дворянском собрании бал. Залы ярко освещены. Маски входят. Я говорила себе: «Какая разница! Здесь собираются веселиться, а я еду в пропасть. Для меня все кончено — музыка, танцы». Так что ты, голубушка, подумай… Не надо бы, может, тебе ехать…

Когда она уходила, сказала:

— А шкатулку Ивана Александровича я у тебя заберу… Все же память…

Потом уже, когда Тася поднялась и подошла к столу, видит — клинок адмирала Колчака на месте, а шкатулки нет. Тут в дверь Ольга Леонтьевна стучит:

— Пора собираться…

Сидят они завтракают, Ольга Леонтьевна все успокоиться не может:

— И на что он тебе — уголовник? И потом он же старик! Он же старше тебя на десять лет!

Тася уже ничего и не отвечает матери.

После завтрака Ольга Леонтьевна с Дориком стали собираться на вокзал проводить Тасю. Дедушка тоже начал было суетиться, но ему сказали, чтобы он оставался дома — дорога неблизкая. Дедушка обиделся, конечно.

— Уйду я от вас, — говорит. — В дом престарелых уйду…

— Да пусть едет, — сказала Тася. На вокзале Дорик говорит дедушке:

— Ты тоже придумал — в дом престарелых… Ты хоть знаешь, что там творится? Какие там дела? Спроси у Колупаевой с первого этажа, ее отец там был. Люди исчезают. Пропадают на два-три дня, потом снова появляются. Только уже без волос, остриженные наголо.

— Это еще почему? — недоумевает дедушка.

— А это дельцы, новый бизнес. Увозят стариков, усыпляют их и стригут.

— Зачем же это им надо?

— Волосы за границу продают. Громадные деньги. Оказывается, из волос пожилых людей готовят особо ценный лекарственный препарат. Причем из волос только пожилых людей. От молодых не выходит…

— Господи, опять ты что-то выдумываешь! — говорит Ольга Леонтьевна. А тут и вагон тронулся, Ольга Леонтьевна кричит Тасе:

— Смотри, осторожнее там!

Добиралась Тася долго. На каком-то полустанке поезд стоял больше суток. Сказали: впереди авария — поезда столкнулись.

«Вот ведь как судьба меня держит, — думала Тася. — Не хочет пускать». Она вместе с другими пассажирами ходила на место аварии смотреть. Народу там много, солдат нагнали, наверное, целый полк. По сторонам дороги вагоны смятые, искореженные, все в ржавых пятнах, тягачи их растаскивают. Под ногами битые стекла, вещи чьи-то: то кепка, то ботинок, то пиджак порванный, сумка дамская. Бродяги какие-то здесь уже хозяйничают — подбирают вещи, роются в карманах, в сумках. В одном месте Тася увидела на земле фотографию — женщина и мужчина рядом, лица счастливые, радостные. Она вспомнила дачные фотографии, где Вера, Викентий такие же веселые.