ОМЭ - [29]
— С трудом, но узнаю, — ликуя всем своим существом, сказал он. — Как это вы затесались в Добровольческую армию?
Губанов промолчал.
— При обстоятельствах благоприятных, но от него не зависящих. — Юрченко усмехнулся, довольный своей выдумкой. — Итак, штурман, это он?
Шлун не поколебался:
— Собственной персоной. Бывший механик нашего парохода и главарь запрещенного за большевистскую деятельность Союза судовых команд. Матросня зовет его Федей Губановым, и ему, кажется, очень нравится это. Большевик-ленинец, как сам объявил себя еще в семнадцатом году на морском съезде в Баку. Помните, Федор Константинович?
— Большевик-ленинец, как сам объявил себя...
Губанов опять промолчал. Глядя мимо Шлуна, словно сквозь стену салона, за пределы парохода, он как бы вновь услышал и ехидный вопрос, заданный тогда штурманом, который сейчас выдал его контрразведчикам, и свой ответ ему на объединенном съезде каспийских моряков... Съезд состоялся в июле семнадцатого года, в дни, когда враги всех мастей, и прежде всего Временное правительство эсера Керенского, возводили клевету за клеветой на большевиков, на Ленина. Каждый третий мандат на съезде принадлежал делегатам эсеровско-меньшевистского Союза судовой администрации, возглавляемого капитаном Федоровым и штурманом Шлуном; каждые два мандата из трех принадлежали делегатам Союза судовых команд, председателем которого уже тогда был Губанов... Зашла речь о председателе объединенного Союза каспийцев, и рядовые моряки предложили своего вожака... Чтобы помешать избранию, Шлун и задал свой провокационный вопрос: не скажет ли механик Губанов, программу какой партии разделяет и с какого времени?.. Расчет был хитрый: далеко не все делегаты съезда в ту пору знали правду о большевиках. А Губанов, несмотря на это, поднялся и четко произнес в напряженно притихший зал: «Большевик-ленинец, с тысяча девятьсот пятого года!..» Эсеры и меньшевики, по указке Федорова и Шлуна, подняли шум. «Немецкий шпион!» — заорали они в ответ Губанову. Тогда встал и шикнул на них машинист Трусов — представитель команды «Президента Крюгера»: «Ша, хозяйские прихвостни! Сидите и не рыпайтесь!.. Скажу, как в жизни выходит... Есть у нас на пароходе двое, и все хорошо знают их. Одного зовут Шлуном — гадюка известная. Говорят, что он не то правый, не то левый, не то средний эсер. И программа той партии для меня вполне понятная, если она Шлуну по сердцу... А второго зовут Губановым... Скольким людям помог, кочегаров масленщиками сделал, масленщиков машинистами! Нашего роду, горбом в механики выбился... Я в программах еще плохо разбираюсь, но если такой человек большевиком объявляет себя, легко или трудно разгадать, что это за партия? Кому жизнь доверим — Шлуну или Феде Губанову?..» И съезд, хотя Шлун с Федоровым и немногие из их приверженцев демонстративно ушли с него, избрал Губанова председателем объединенного Союза судовых команд Каспийского моря...
Теперь Шлун по-своему отплатил за тогдашнее поражение.
— Долго еще будешь вспоминать? — поторопил Юрченко.
Губанов продолжал молчать.
Багроволицый советник в штатском многозначительно взглянул на часы, выбрался из-за стола и, сдвинув портьеру, за которой была приоткрыта дверь в каюту капитана, перешагнул порог.
— Господа, ко мне! — в тот же момент позвал начальник контрразведки.
Один за другим в салон вошли и обступили Губанова восемь деникинских офицеров.
Шлун повернулся было к выходу, но Газарбеков, вводя под руку молодую женщину, оттеснил его внутрь, зло сказав:
— Не ускользайте, штурман! Еще не все!..
Подойдя к женщине, ротмистр галантно чмокнул ее руку:
— Разрешите, Люда, представить вам некоего Константинова, который при дальнейшем изучении оказался большевиком. Вы пожелали видеть своими глазами одного из тех, кто в Петрограде расстрелял вашего брата. Предоставляю эту возможность...
Женщина метнулась к Губанову, наотмашь хлестнула его по лицу ладонью.
— Погодите, Люда. — Юрченко отвел ее в сторону. — В данном случае уступите мужчинам... С богом, господа!..
Деникинцы разом набросились на пленника, заломили ему руки. Газарбеков выхватил из угла заготовленную заранее веревку, в свою очередь, стегнул по лицу...
Ослепленный ударом, Губанов зажмурился от боли, а контрразведчик уже опутывал его веревкой, затягивая ее изо всех сил.
— Ну? — подступил к связанному по рукам и ногам пленнику Юрченко. — В последний раз спрашиваю: нам нужны адреса и фамилии всех, кто продает бензин большевикам! Скажешь — обещаю легкую смерть: пристрелю, и дело с концом...
Губанов молчал.
Щелкнули кольца портьеры на двери капитанской каюты. Чья-то рука властно и плотно задернула портьеру изнутри.
— Укутайте его, чтобы не простудился, — глумливо приказал начальник контрразведки, поняв, что щелканье колец было сигналом кончать с пленником, и кинул замершему Шлуну: — Иглу, штурман, и потолще!..
Когда Шлун возвратился, принеся взятую у боцмана парусную иглу, которой чинили изодранные брезентовые чехлы, Губанова уже не было. Вместо него посреди салона лежал на ковре продолговатый сверток из брезента с привязанными к нему колосниками, в котором смутно угадывались очертания фигуры человека.
