1. Сказание о стране Кулу
«...Жил в старину большой вождь, звали его Кулу.
Никто не знает, какого племени и рода был мудрый Кулу, но боялись и по читали eгo все люди, жившие в богатой стране, которая начинается от моря Вечного Льда, от острова Четырех Столбов и кончается у моря Вечных Бурь, называемого Охотским. Признавали Кулу своим главным вождем все племена и народы этой страны: юкагиры и чуванцы, чукчи и ламуты, эвенки и коряки, камчадалы и якуты. И потому всю страну называли страной Кулу.
Древние старики слышали в детстве от своих дедов:
— Вот слово мудрого Кулу:
«Никогда не живите на одном месте, не стройте прочных чумов из дерева, камня и глины. От таких мест бежит зверь, улетает птица и уплывает рыба. И тогда приходят в эти места братья богатыри — Голод и Смерть, и гибнут люди, и олени, и собаки.
Вечно кочуйте, меняйте стойбища, следуйте путем птицы, рыбы и зверя.И будут у вас шкуры и мясо, кожа и сало, пушнина и перо».
Говорил Кулу и другое слово:
«Никогда не ройте землю, не тревожьте в ней желтый песок и желтый камень, за которые чужаки-люди из теплых стран продают свои души. Хороните эти камни, засыпайте снегом — желтый песок, и когда будут спрашивать вас чужаки-люди, говорите: не знаем, не понимаем, не видели, нет у нас желтого песка и желтых камней».
Завещал Кулу племенам и народам:
«Не стройте дорог, заметайте следы, прикрывайте охотничьи тропы, чтобы по вашим следам не проник чужак вглубь страны».
Ушел Кулу на высокую ахору, давно ушли за ним его дети. И стали племена забывать слово Кулу, и занесла пурга его законы.
Кто помнил законы Кулу, те уходили вглубь, но чужаки пробирались по их следам и находили их всюду.
Погибала страна Кулу...»
Старый Панк из рода оленных эвенков покинул аласу[1] и гнал оленей к склонам хребта Тас-Кыстабай, где Кулу и Аях-Урях, сливаясь, образуют реку Колыму.
Караван занял всю долину и издали был похож на передвигающийся забор, обрамленный ветвистыми оленьими рогами.
Панк важно восседал на переднем олене. Он дремал в седле — на двух продолговатых подушках, привязанных к лопаткам животного. Стремян эвенки не знали. Панк сидел на подушках, подобрав под себя ноги, и лишь изредка, на крутых спусках и подъемах, восстанавливал равновесие палкой, которую на ходу втыкал в землю.
Внезапно олень метнулся в сторону. Панк едва удержался в седле.
На краю тракта лежал человек.
Панк успокоил оленя и позвал сыновей. Они удивленно разглядывали незнакомца, из разбитой головы которого на дорожную пыль тонкой струйкой стекала кровь.
Панк приказал женщинам перенести Слипко на последние нарты и погнал оленя вперед. Отъехав на безопасное расстояние от дороги, он сделал привал у ближайшего ручья.
Женщины осторожно обмыли окровавленное лицо незнакомца.
Тот открыл глаза, с трудом приподнялся на нартах и увидел сморщенное лицо старого эвенка, стекла квадратных очков и длинную, обшитую жестью трубку. Из-за спины старика выглядывали любопытные женщины. За прошедшие три недели машинист рейдового катера Охотского порта красногвардеец Игнат Слипко, бежавший из захваченного бандитами есаула Бочкарева Охотска, не видел ни одного живого человека. Истощенный от голода, он брел по древнему почтовому тракту к советскому Якутску. Затем произошло неизбежное: изнеможденный машинист пластом рухнул на тракт, разбив голову о придорожный камень. Там и нашел его, пересекая дорогу, Панк.
— Воды! — простонал Слипко и бессильно упал на нарты.
Панк неодобрительно покачал головой. Нескольких глотков воды было недостаточно, чтобы этот человек мог встать на ноги. Провалы на щеках и болезненная желтизна кожи говорили, что машинист давно ничего не ел.
Панк знал более верное средство, чем вода. Оно одновременно утоляло и жажду, и голод. Он достал мамыкту — длинный ремень, похожий на лассо, с костяным кольцом на конце, и протянул его старшему сыну. Тот ловко запустил мамыкту в воздух. Мертвая петля захлестнула шею ближайшего оленя.
Панк связал оленя, привычно, ударом ножа, проткнул ему сердце и надрезал горло. Старуха Мынтах подставила к ране ржавую жестяную кружку и нацедила в нее дымящуюся оленью кровь.
— Пей!
Слипко жадно прильнул к кружке. Эвенки толпились вокруг нарт. Они молчали, ожидая, когда незваный гость опорожнит кружку до дна.
Слипко вытер испачканные в крови губы.
— Ты знаешь, кто я?
Панк подтвердил.
— А если найдут?
Старик отрицательно помахал трубкой.
— Панк знает все. Много людей ушли туда, — показал он в сторону моря. — Панк идет обратно. — Он снова протянул машинисту кружку, наполненную оленьей кровью.
— Пей, большевик!
Слипко выпил и облегченно закрыл глаза.
Караван продолжал путь.
Поздняя осень лежала над Колымой. Полозья нарт скрипели по голой земле, мягко шуршали по ковру опавших листьев, с звонким треском ломали тонкую ледяную корку скованных первыми морозами ручьев. Со всех сторон караван окружала глухая тайга — океан оголенных лиственниц, корабельные мачты стволов гигантских елей и сосен, мохнатые кусты вечнозеленого кедрового сланника.
Почти все время, пока продвигался в тайгу караван, Слипко был в забытьи. Силы медленно возвращались к машинисту. На редких привалах к нартам подходили женщины, угощали его сырой олениной и знаками объясняли, что он должен много есть, если не хочет умереть.
