Конец Ольской тропы - [4]

— Богата колымская земля, — высказал мои мысли Кафтунов и вдруг оглушительно завопил: — Дядя Алексей!.. Леший!..

Из-за горы галечника крайнего шурфа вылез маленький, словно сказочный гном, человечек. Он взглянул в нашу сторону и, узнав Кафтунова, радостно замахал руками.

Кафтунов скачком перемахнул через шурф и заключил человечка в свои медвежьи объятия.

— Да это Алексей, спарщик Бориски, — объяснил он мне. — Мы его Лешим зовем. Нет ему равных на Колыме. Я с ним всю тайгу исходил, но и четверти не знаю. Он столько золота намывал, что самый большой дом во Владивостоке мог построить, да не за хотел.

— Друг, — сказал мне Леший, узнав от Кафтунова все новости. — Раз Слипко говорит, что видел в руках у тунгуса золото, значит, там его много. Тунгус не станет рыть землю. Ему закон не позволяет. Он только охотник. Слушай меня. Иди вверх до Утинки. Там много ключей, там всегда зимуют тунгусы и там, сдается мне, потерял Слипко свою долину...

Совет итти вверх я слышу вторично».

5. По следам копачей

«Хвост на Аляске, голова на Колыме», утверждают патриоты этого края, геологи Салищев и Обручев, когда заходит речь о колымском золоте, о котором сложено столько легенд и распространено еще больше всяческих слухов. Этим сказано все и ничего. Верно одно: человек нашего времени больше, чем когда-либо, обязан смотреть вперед себя. Если на Колыме действительно водится золото промышленного значения, я не сомневаюсь, что история этой страны будет переписана начисто в несколько ближайших лет.

Нашу экспедицию ведет Игнат Слипко, человек бывалый, симпатичный и весьма интересный собеседник. До революции он плавал машинистом на пароходе Добровольного флота «Кишинев», который дважды за лето посещал порты Охотского моря, вывозя оттуда рыбу, пушнину и всевозможный люд, преимущественно старателей, ездивших «прогуляться на материк». Слипко — выходец из Украины, вспыльчивая и откровенная натура. Эти качества содействовали принципиальной размолвке между ним и старшим механиком парохода — владельцем трех домов во Владивостоке. Слипко отказался воровать для него казенное машинное масло, повздорив, выбил механику два зуба и остался на побережье. Там он работал на рейдовом катере, затем устанавливал советскую власть в Охотске и прошел всю якутскую тайгу с партизанскими отрядами. Ему принадлежит версия о золотой жиле исключительной мощности в пустынных верховьях Колымы. Точно этого места он не знает, но рассказал мне о месяцах своей жизни у старого бродячего эвенка, ребенок которого играл самородками, как городские мальчишки обыкновенными камешками. У меня нет причин сомневаться в правоте его слов, но эта история слишком неправдоподобна и похожа на жюльверновские романы. К тому же Слипко не помнит дороги к долине, где должно, по его словам, находиться золото. Он обещал признать долину только в том случае, если мы вдруг натолкнемся на нее. Рассказ его изобилует такими подробностями, что у старателя Кафтунова, взятого мной в Оле, жадно загораются глаза, появляется, как уверяет он, зуд в ногах, и в итоге мы двигаемся вдвое быстрее обычного. Во всяком случае надо быть признательным Слипко за его неожиданную помощь. Он предложил свои услуги весьма кстати в тот момент, когда я был готов изрядно разругаться с Вознесенским за то, что тот переманил к себе лучшего проводника, якута Макара Медова, которого мне рекомендовал старик Килланах.

Килланах — знаменитый проводник, знающий колымскую тайгу лучше, чем я родной Ленинград. Его зовут железным стариком. Дела Килланаха давно стали достоянием истории. Он надолго пережил свой век. В день моего приезда в Олу ему исполнилось сто два года. Это он для выгоды якутских купцов проложил некогда через Яблоновый хребет Ольскую вьючную тропу на Колыму[3]. Я разглядывал его, как чудо, как пришельца из другого мира. Он был когда-то ямщиком на Якутском тракте и вез Чернышевского в Вилюйскую ссылку.

— Дорога тяжелая, — сказал Килланах, — не разъехаться. Первый раз мы шли с Макаром пять месяцев. Макар совсем маленький был тогда. Нужна большая дорога, чтобы ямщик мог много товара возить колымским людям. Ты, русский, приехал строить большую дорогу?

— Большая дорога будет потом, — ответил я. — Сначала нужно искать золото.

— Правду говоришь, — согласился старик. — Для большой дороги нужно много золота. Золото есть за Яблочным перевалом. Иди на устье Среднекана, оттуда поднимайся вверх. Там искал золото Бориска, там он и кончал свою жизнь, когда я в последний раз вел караван с Олы.

Все рассказы о колымском золоте так или иначе связаны с человеком, по имени Бориска Гафиулин, дезертиром царской армии, который хищником рыскал по тайге вместе с двумя друзьями, Кановым и Софеем Гайдулиным. В поисках золота они исходили все притоки верхнего плеса Колымы. Одеждой, лошадьми, провизией и спиртом их снабжал некий Розенфельд, доверенный забайкальского купца Шустова, посланный фирмой на Колыму еще в тот год, когда компания предприимчивых американских дельцов оповестила мир об автопробеге из Нью-Йорка в Москву через Аляску, Чукотский полуостров, болота и топи устьевого участка Колымы и Якутию. Фантастическое по тогдашним и даже нынешним условиям намерение не осуществилось из-за колымского бездорожья. Розенфельд был оставлен на Колыме с наказом — найти золото. Он два года пробирался из Среднеколымска в Гижигу на Охотском море, избрал неверное направление, золота не нашел и послал в верховья реки Бориску с Гайдулиным и Кановым. Они искали золото в ключах, натыкались на мелкие россыпи, но легендарной жилы так и не нашли и, поругавшись, разбрелись в разные стороны. На устье Среднекана остался один Бориска. Он бил шурфы в самых различных местах, голодал, уходил на подсобные заработки в Сеймчан и, гонимый старательским чутьем, снова возвращался обратно, снова рыл ямы. Возле очередного шурфа, на дне которого блестели золотые зерна, нашел мертвого Бориску старик Килланах, когда вел свой последний караван с Охотского моря на Колыму.