ОМЭ - [30]

— Рот заткнули? — предусмотрительно справился Шлун, подав Газарбекову иглу с вдетым в нее шпагатом. — Чтобы не дал знать команде катера. А то еще обратится с речью.

Контрразведчики засмеялись.

— Не пикнет, — успокоил Юрченко. — Люда не пожалела свой кружевной платок. Надушила бензином и собственноручно затолкала ему в рот... Не дай бог нам с вами попасть в эти нежные женские ручки... — Он взял у Газарбекова иглу и протянул ее женщине: — Действуйте, не забывая приметы: саван шьют на живую нитку и от себя...

Четверть часа спустя портовый паровой катер «Нобель», как только деникинцы перебрались на его палубу вместе с продолговатым свертком, выполз из-за борта «Президента Крюгера» и, натужно вздыхая разболтанной машиной, давно отслужившей свой срок, пошел в ночную темноту внешнего рейда. И никто из команды катера, в том числе старый товарищ

Феди Губанова механик Иван Андреевич Маркин, даже не подозревал о том, что в неподвижном свертке на палубе доживал последние минуты с кляпом — вымоченным в бензине платком во рту, — намертво опутанный веревками большевистский вожак моряков-каспийцев...

Предпоследнее испытание

Прежде чем остальные моряки туркменской лодки № 6 узнали судьбу Феди Губанова, они прошли через самое изуверское испытание, придуманное для них начальником деникинской контрразведки Порт-Петровска ротмистром Юрченко.

Сперва конные конвоиры в бурках погнали трех каспийцев из казармы обратно в тюрьму и, отстегав нагайками, водворили в ту же камеру смертников. Затем снова погнали, присоединив к сотням других деникинских пленников, через город в порт, к дальнему причалу, возле которого виднелся дряхлый грузовой пароход «Экватор», и заставили слезть в пустой трюм. Дно его было залито ледяной водой, сочившейся сквозь заклепочные дыры в корпус. Высота слоя воды на дне трюма колебалась от двух до трех футов.

Глубокой ночью, когда все, кого пригнали деникинцы, уже томились в темноте трюмов, на пароход пожаловал начальник контрразведки, сопровождаемый карателями в бурках, похожими в ночном мраке на гигантских нетопырей, и приказал капитану сниматься в море.

— Выходите из порта без гудков и без отличительных огней. Рейс абсолютно секретный, и вы отвечаете головой, если кто-нибудь узнает, куда мы идем! — пригрозил он.

Капитан испуганно воскликнул:

— Помилуйте, господин ротмистр, но ведь я должен знать, куда мне прокладывать курс!

Юрченко холодно улыбнулся:

— Разумеется. Где у вас карта?

Пройдя с капитаном на мостик, в штурманскую рубку, он остановился у карты Каспия, занимавшей всю стену, и прочертил рукой невидимую линию поперек моря — от Порт-Петровска до пустынного побережья между Мангышлаком и Кара-Бугазом:

— Вот сюда и прокладывайте... Десять верст левее, десять правее — ничего не значат. Теперь командуйте, а я — ваш гость туда и обратно...

Двое суток после этого дряхлый пароход пробивался сквозь шторм к голым берегам Закаспия, и двое суток деникинцы не интересовались ничем, что происходило в закрытых наглухо трюмах. Двое суток там мучились в сплошной темноте, коченея в студеной воде, узники, вывезенные из тюрьмы Порт-Петровска, — триста пятьдесят семь человек, среди них восемнадцать женщин, одна — с грудным ребенком. Двое суток люди в трюмах провели без пищи и пресной воды, проклиная контрразведчиков и призывая на помощь смерть...

На третье утро, когда Любасов, Трусов и Ланщаков, держась вместе, дремали в оцепенении, обвив обеими руками ступеньки, чтобы не соскользнуть во сне в ледяную воду, послышался глухой грохот якорной цепи. И тотчас над ними возник ослепительный квадрат солнечного дня и голубого неба.

Понукаемые деникинцами, матросы «Экватора» торопливо сбрасывали на палубу деревянные лючины, которыми был закрыт трюм.

— Пересадка! — Над люком показалась чья-то голова. — Наверх вы, товарищи!.. Последний парад наступает!..

На палубе захохотали.

Судорожно впиваясь в круглые ступеньки отвесного трапа, измученные люди поползли муравьиной вереницей вверх. Не всем удалось выбраться из трюма, как ни цеплялись они, как ни стремились из тёмноты в солнечную неизвестность... Исчерпав силы, почти у верхней ступеньки разжав пальцы, самые слабые срывались с трапа и с коротким стоном или молча падали на дно, в грязную горькую воду, захлебывались в ней, недолго барахтались и затихали...

Любасов вскарабкался на верхнюю палубу вслед за Ланщаковым и Трусовым, увидел шеренгу бородатых конвоиров с обнаженными шашками, пулемет, нацеленный на безоружных, выползавших из трюма узников, присоединился к толпе у борта, с наслаждением глотнул свежий воздух, пошатнулся — так закружилась в первые мгновения голова...

— Доплыли, кажись... — пробормотал кто-то голосом, придавленным смертельной усталостью. — И куда занесло нас помирать?..

— Не все ли равно... —таким же голосом откликнулся еще кто-то.

Пароход медленно покачивался на зыби, шедшей после шторма с моря к песчаной косе, у которой стал на якорь. Далеко справа от косы нестерпимо для глаз сверкали под солнцем будто зеркальные осколки. По ним Любасов и узнал место. Зеркальные осколки были солеными озерами, разбросанными вдоль берега на пути к страшному Кара-Бугазу — мертвому заливу, где вроде и не было никогда жизни. Серо-желтый океан зыбучих песков вздымал недвижные, пока не было ветра, гребни — от безлюдного побережья до коричневой черты горизонта: