Мой дом — не крепость - [144]

Ребята (их было шестеро) на перемене курили во дворе, и я присоединился к ним. Трое, как и я, — фронтовики, демобилизованные по ранению, среди них даже капитан, остальные учились в вечерней потому, что работали. С новыми однокашниками я перезнакомился моментально — как-никак те же солдаты, — и скоро был в курсе всех классных отношений и дел.

Класс маленький, всего девятнадцать человек, ребят, естественно, не хватает, отсюда — довольно запутанное переплетение симпатий, привязанностей и тайных воздыханий, в котором я разобрался не сразу. Одно было очевидно: Ирина, рослая, темноглазая, живая, чуждая всякого манерничанья и кокетства, была не только душой компании, но и тем центром, в котором, как в фокусе, скрещивались влюбленные взгляды парней. Она это знала и, принимая поклонение как нечто само собой разумеющееся, относилась ко всем одинаково ровно, приветливо, никого особенно не выделяя.

Жили дружно: после уроков все девятнадцать шли в парк на прогулку, а потом — по домам.

Я, конечно, тоже пошел.

Кабардинская улица спала — ни машин, ни прохожих, одинокие фонари слабо освещали ее выщербленный, давно не латанный асфальт, подслеповатые, закрытые ставнями витрины магазинов, ютившихся в старых серых домах, и те заброшенные двух- и трехэтажные здания, зиявшие пустыми глазницами оконных проемов, которые немцы сожгли, удирая из Нальчика под напором наших зимой сорок третьего.

Мы шли по улице (тогда она была главной) смеющейся громогласной кучкой, свободные, хмельные оттого, что нет больше войны, рядом с нами — девушки и мы еще успели застать здесь, в маленьком южном городке, часть своей убывающей юности!

— Вы — казак? — вдруг спросила меня Ирина с неуловимой иронией.

Будь это пару лет назад, я бы смешался и пробормотал что-нибудь косноязычное. Но я был другой — бывший солдат, бравый, бесстрашный, полный радужных надежд на расстилавшееся передо мной завидное будущее без стрельбы, окопной грязи, госпитальных клистиров и гудения самолетов, будущее, которое мне предстоит штурмовать. Храбро, тоном матерого покорителя женских сердец я ответил:

— Вы — о кубанке? Нет, она всего лишь обманчивая оболочка. Я наследник знатной фамилии, бабке моей подносили еду на золоченом блюде и десятки менестрелей пели под ее окном серенады. Козни злого волшебника, знаете… Я переменю свое рубище на рыцарские доспехи, как только сниму заклятие…

— Вот как? — с любопытством посмотрела она на меня, несколько приотстав от компании, хохотавшей над чьей-то остротой. Я тоже замедлил шаг. — Значит, на вас возлагается многотрудная миссия восстановить былую славу вашего рода?

Я с удовлетворением заметил, что она приняла игру, и продолжал с тем же апломбом нести околесную:

— Да. Я исполню заветы предков. Для начала мне придется заполучить аттестат зрелости, а потом, развернув его, как штандарт, ринуться в схватку…

— С несметным вражеским войском, которое зовется книжной ученостью? — улыбаясь, подсказала она.

— Вы — самая проницательная фея из всех, которых я когда-либо знал…

Я превзошел самого себя — острил, плел всякие небылицы, мне даже удалось рассмешить ее. Мы основательно отстали, не замечая, что на нас оборачиваются, и, бросив дурачиться, разговаривали, как старые знакомые, которые давно не виделись.

Несколько лет спустя она сказала мне, когда мы вспомнили нашу первую встречу, что я был ужасно глуп и самонадеян и она не ушла только потому, что ей показалось, будто бравада моя напускная, а на самом деле я вовсе не такой сердцеед, каким пытался выглядеть.

Слава богу, что она это уловила!

Уже тогда, в первый день, я знал, что влюблен. Окончательно, безрассудно!

Не доходя до садика Свободы, Ирина внезапно остановилась, точно вспомнив о чем-то важном, и сказала будничным голосом:

— В парк я сегодня не пойду. До свиданья. Мне — налево. Вы еще сможете догнать их.

— Но истинные рыцари не бросают даму на полдороге, даже если они заколдованы, — попробовал я испытанное средство.

— Нет. Без шуток. Я пойду одна. Доброй ночи.

Ее бурочки бойко заскрипели по слежавшемуся снежку, не растаявшему днем на северной стороне улицы, а я машинально и уныло побрел вслед, размышляя, не рассердил ли ее невзначай.

Хотел было повернуть обратно, к своему проулку, как вдруг увидел напротив входа в садик, под фонарным столбом с электрическими часами, в любое время суток показывавшими половину седьмого, мужскую фигуру, двинувшуюся навстречу Ирине. Высокий паренек в стеганке, шапке-ушанке и хромовых сапогах. Щеголь.

Я остановился. Если этот хлыщ привяжется к ней…

Но она подошла к нему сама, и они заговорили. Слов не было слышно. Я отступил в тень дерева, но не уходил, ноги приросли к тротуару.

Он что-то предлагал или просил. Она не соглашалась, отрицательно качая головой.

Я покинул свой наблюдательный пост, когда они ушли вниз, к реке, где жила Ирина. Паренек в «хромачах» взял ее под руку, перекинул другой рукой через плечо ее армейскую кирзовую сумку с учебниками. В сорок шестом модны были такие сумки. О портфелях и думать забыли.

Всю следующую неделю Ирина отказывалась от обычной прогулки с классом и убегала домой пораньше. На мой дипломатичный вопрос во время перекура с ребятами во дворе (не помню, как я его отважился задать) кто-то из них ответил: