— Умер?
Маленькая, хрупкая на вид медсестра Поля тщетно пытается нащупать пульс сержанта, распластанного на операционном столе. Кожа обтянула бугры скул, руки застыли ладонями вверх, будто человек удивился чему-то, прежде чем умереть. Правая нога в разбухших окровавленных бинтах неестественно подогнута.
Хирург Акопян опускает пониже яркую лампу, свисающую с парусинового потолка палатки, оттягивает веко сержанта — показывается тусклый, невидящий зрачок.
— Умер? — повторяет вопрос девушка.
Акопян недовольно косится на нее: не любит этого слова медицина, хотя, кажется, пора бы привыкнуть к нему за долгие месяцы войны.
Пожилая медсестра умело и быстро снимает бинты. Осколок мины проделал настоящую брешь в бедре сержанта, в рваную рану влезет кулак. Если бы на поле боя лучше наложили жгут, раненый не истек бы кровью по дороге в медсанбат. Сердце остановилось, но это лишь остановка. Можно попробовать запустить мотор вручную. Такой богатырь! Надо помочь ему вернуться...
Хирург поворачивается к ассистенту, к сестрам, обступившим стол.
— Скальпель! — коротко бросает он. — Готовиться к переливанию. А вы, Поля, идите, идите! Помогайте Полуниной.
Девушка покорно бредет в угол палатки, где толстуха Маша Полунина, жарко дыша в висок раненого связиста, сидящего на табурете, разрезает ножницами окровавленный рукав его гимнастерки. Поля помогает ей снять рукав, как футляр. Оторванная выше локтя рука связиста держится на одном сухожилии.
— Отвернись, милый, не надо смотреть! — вполголоса говорит Маша связисту. — Ты-то чего, Полинка, побелела?
А Поля все еще там, у операционного стола, который закрыли от нее белые халаты.
— Аппарат для переливания! — слышит она.
Поля подается к столу своим хрупким телом, испуганно следит за движениями хирурга. Вот он вскрыл грудную клетку человека с остановившимся сердцем, вот рука в резиновой перчатке просунулась в глубокий разрез. Поля не может сдержать стона, словно ее сердце взяла чужая рука, пытаясь механическими сокращениями вернуть его к жизни. Только бы ожил, только бы жил...
— Кровь первой группы! — говорит ассистент.
Поля выходит из-за его плеча:
— Сурен Георгиевич, у меня первая.
Маша охает в своем углу: с ума сошла подружка — и так дохлая. Акопян, массируя сердце, скашивает глаз на пожилую медсестру, которая вынимает из корзины банки с консервированной кровью. В поле его зрения попадает маленькая фигурка в халате, туго перетянутом поясом. Худенькая, бледная — где там кровь?!
— Надо много крови, девочка! Понимаешь, очень много.
Близко разорвался снаряд, замигала лампа, беспомощно, словно глаз, в который попала песчинка. Что-то застучало, затопало по парусине, ветки сосен царапнули палатку снаружи. Но никто даже головы не поднял, только пожилая медсестра склонилась над своими драгоценными банками, как насадка над цыплятами.
— Ну, что там? — В голосе хирурга недовольство.
Поля, успевшая закатать рукав, протягивает тонкую белую руку.
— Сурен Георгиевич, я готова.
Раздумывать некогда, на учете каждое мгновение.
— Начинайте, — кивает Акопян ассистенту.
— Цитрат, быстро! — подхватывает тот команду; в голосе его теперь те же требовательные нотки, что у хирурга.
Поля ложится на топчан, придвинутый к самому столу. Аппарат готов к действию. Перед ассистентом контрольный клапан с тремя резиновыми отводами — в бутыль с цитратом, к безжизненному, словно высеченному из серого песчаника телу, к тонкой девичьей руке.
По знаку ассистента, следящего за движениями хирурга, пожилая медсестра наполняет шприц, поворачивает рычажок зажима. Живая теплая кровь бежит по трубкам.
Поля видит профиль сержанта: каменные бугры скул, заострившийся, как у трупа, нос. Нет, туда не надо смотреть! Лучше смотреть на Сурена Георгиевича. Когда он успевает подбривать свои щегольские усики?