Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Благая весть
Этюд
Мы сидим с Володей около дачи на новых дверных коробках, приготовленных для флигеля.
Направо от нас - горы, налево - невысокий, длинный бугор, за которым далеко внизу неслышный городок, а прямо перед нами - море. Володя - это мой дворник, старик, старше меня ровно вдвое. На лбу у него - полумесяц: когда-то лошадь ударила копытом. Выше виска, по той же причине, у него плешь. Об этом он мне рассказывал так:
- Была мне в голову такая рана, что двадцать докторей в больнице возле меня стояли, в один голос удивлялись и плечами жали. "Ты, говорят, все чувства имеешь?" - "Я говорю, все до одного чувства имею". - "И понятие в себе неповрежденное?" - "И понятие во мне, говорю, все целое". - "Ну, говорят, ты - старого воску... Теперь уж таких мало осталось... Почесть таких больше и нет... Если б из нас кому любому такую рану в голову, ментально б через две минуты готов..." Трубочку такую, градусник мне под мышку суют, - смотрят: сорок пять градусов.
- Как будто таких градусов и не бывает, - пробовал я возразить.
Но спокойно сказал Володя, глядя на меня с прищуром:
- А то разве бывает?.. Известно, никогда не бывает... Никогда ни у кого и не было... А у меня было.
Может быть, и было: старик здоровый и, главное, - очень упрямый. Поступил он ко мне года два назад, и целый год - я ему "вы", он мне "ты"; теперь уж и я ему говорю "ты" и зову Володей, а не Владимиром. Старик крепкий, красный, волосатый, и сапоги пуда два. Хвост моему Серому он подвязывает так долго и так старательно, что мне их обоих жалко - и его и Серого: зачем столько лишнего труда?
- Володь, брось-ка ты эти штуковины, - сказал я ему как-то: - А то осерчает Серый да приставит тебе звезду к полумесяцу, - совсем будешь тогда турецкий святой.
Серый действительно косится назад фиолетовым глазом и фыркает неодобрительно, но Володя мне не верит:
- Этот?.. Серый?.. Мне?.. Сказал тоже!
- Да зачем ему хвост подвязывать, не пойму? Пусть себе болтается, как хочет...
- Как это "как хочет"? - И посмотрел на меня Володя строго. - "Как хочет" - это только у татар так, у народа неудобного... Только бы им по кофейням шалты-балты да с кухарками любовь крутить по балкам. Да они, татары, сколько бы дали, кабы их научить так хвосты подвязывать, знаешь?.. Доро-гую бы цену дали (с прищуром).
- Так ты бы им сказал, Володя, а?.. Что тебе?.. Открыл бы свой секрет.
- Ска-за-ал!.. Сказал тоже!.. Помру, не скажу!
- Почему же ты это так?
- А вот и так... Помру, не скажу!
И не скажет, это правда: старик упрямый.
Обычно Володя или тюкает где-нибудь цапкой или киркой в саду, или что-нибудь поливает, или возится в сарае, а я - у себя, с книгами. Но сегодня мы праздны, и на Володе новая ситцевая, красным горошком рубаха и новый синий картуз, и вымыты около бассейна сапоги слоновьи.
Я знаю, что его уж тянет в городок, покрасоваться на набережной, на пристани, купить семечек на копейку, потом, потолкавшись, зайти в рыбацкий ресторан, около речки, или в винную лавочку. Но он хочет обзаконить это: он хочет дождаться двух часов дня, когда прибудет почта. По солнцу, конечно, он угадает время, подымется и скажет:
- Ну что ж... Дай-ка-сь пойду на почту доскачу!
Одернет рубаху, поправит картуз, чтобы стоял геройски, кашлянет в руку и пойдет. Почему-то он всегда говорит: "Доскачу", "добегу", "живо слетаю" (это при его-то сапогах!) - и ходит долго.
Это будет в два часа, но пока еще рано, и мы можем посидеть праздно, поговорить кое о чем, благо на нас льется такое солнце, и от ясного моря нельзя отвести глаз.
- Нонче, брат, и птица гнезда не вьет, - такой день! - говорит Володя.
А тут как раз какая-то зелененькая с тупым носиком юркнула с пушинкой в густой кипарис, и я киваю на нее:
- Как не вьет, когда вон пух таскает?
- Да это ты какую увидел?.. Небось, турурок?
- Этого я уж не знаю - только вьет, грешный.
- Турурок уж отвился - он теперь яйца кладет.
- Что ты мне - яйца! Говорю - пух таскает!
- Ну, может, где подложить для мягкости, а то давно уж он отвился "вьет"! Он еще в феврале отвился... Однако нонче и яйца клади тоже с опаской: такой день!
- Ну, уж это ты, брат!..
- Известно, а то как же! У нас в селе один мужик... Игнат или его Роман звали - забыл я... Замечание сделал, какие у курей яйца изнесены на Благовешшенье, так черточки прочертил... У трех курей три яйца заметил. Положил под наседку яйца-то эти три штуки - вот зачали цыплаки выводиться, все три уроды! Один - об двух головах, другой - об трех ногах (истинный бог, - сам я видал!), а тре-тий... вот забыл я, родимец его, - что у третьего... Мм... забыл, чума его знает... А ведь - диви бы кто - сам видал!
- Три хвоста, - пытаюсь я догадаться.
- Не хвоста, а крыла три, - вспомнил!.. Известно что - три крыла! Хвосты ни к чему - крыла три... Известно: один - об двух головах, другой об трех ногах, третий - об трех крылах: - вот-те все и уроды...
- Та-ак... Ну и пусть...
Некоторое время мы молчим. Смотрим на буковый лес на горах, который теперь пока еще чуть-чуть с прозеленью - синеват, точно парижской зеленью с известью покрашен от короедов.
