Мой дом — не крепость - [142]

Слава богу, что никогда не переносил этого на детей. Среди них для меня не могло быть ни скуки, ни серости, потому что характеры еще не готовы, их нужно лепить, поправлять и облагораживать.

Так что же мы имеем?

Немалый учительский опыт, какие-то знания и несколько поколений детей, которые по сей день шлют мне добрые благодарные письма. Я был с ними честен. Могу поклясться. И то, что я делаю, доставляет мне радость.

Значит, нечего беспокоиться?

А несбывшиеся надежды?

Серьезного писателя из меня бы не вышло. Науку я тоже вряд ли бы облагодетельствовал. А зачем быть посредственностью? Ради сладкого пирога?..

И все же проклятое «а вдруг» существует. Вдруг я совершил ошибку?..

В преддверии пятидесяти подводить итоги, пожалуй, несколько рановато. Но прикинуть стоит. С чем придешь к финишу, когда Косая станет у изголовья?..

Я часто прислушиваюсь к себе и рад, что наступающая старость меня не пугает. Да и чувствую я ее шаги только физически. Белеют виски, барахлят нервы, нога все чаще отказывается служить. А внутри нет никакой старости. И встречу я ее, наверно, спокойно, хотя совру, если скажу, что не согласился бы на отсрочку. Немного обидно: вот-вот, кажется, приблизился к заветной черте — жизнь открыла свои секреты, есть понимание ее смысла, есть мудрость, пусть относительная, не иссякли силы, но не успеешь моргнуть, как зазвенит он, твой последний звонок…

Ничего. Мы еще повоюем!

В доме у нас — предсвадебные заботы. Ирина с Танюшкой носятся по магазинам, что-то покупают, перешивают. Не реже трех-четырех раз в неделю бывает Нонна Георгиевна, они шепчутся втроем, спорят, а Танька «цветет и пахнет» от гордости, что она принята в это совершенно особое родственное женское общество, способное из любой чепухи сделать проблему. Я пока не вмешиваюсь: ради бога, пусть тешатся.

Нынче свадьба — это куча всяких сложностей, беготни, солидных затрат. Чтобы везти в загс и обратно невесту, жениха, друзей и близких, надо нанимать на день регистрации не меньше десятка такси, которые многие родственники врачующихся оплетают лентами и венками, превращая машины в расфранченных деревенских красоток, вознамерившихся удивить город своими нарядами. Надо арендовать банкетный зал в ресторане, непременно позаботиться о кольцах, о жилье для новобрачных, о мебели, приданом и продумать еще пропасть всего.

А мы с Ириной пришли из загса пешком, потом сидели в домике у ее матери за уютным незатейливым столом, накрытым стертой клеенкой, на котором в эмалированных мисках аппетитно дымилась духовитая вареная картошка, в сковороде шипели румяные ломтики сала, лаково блестели в тарелках соленые огурцы; мы выпили сладкой смородиновой настойки, пели песни военных лет, целовались под нестройные возгласы «Горь-ко!» — и были счастливы.

Случилась, правда, одна заминка. За столом оказалось тринадцать человек, и мать Ирины привела соседку. Теща моя не была особенно суеверной, но примета есть примета, судьбу, искушать не надо.

Я вовсе не хочу утверждать, что свадьба не должна быть пышной, праздничной, изобильной, когда есть для этого средства, а в наше время каждая семья в состоянии ради такого случая понести лишний расход, — просто я имею на сей счет особое мнение. Вступление в брак — событие, по-моему, настолько семейное, личное, интимное, если хотите, что нет надобности выносить его на улицы и афишировать на весь город.

В деревне — иное: там еще живы красивые, естественные народные традиции и обряды, нарушение, ломка которых были бы преждевременны. И они отойдут в прошлое, но не сразу.

Вчера мне было объявлено решение «женсовета», принятое с учетом просьб и пожеланий мужчин, то есть — Алексея, меня, отца Марико: свадьба — у нас, скромная, без ненужного тарарама; жить молодые будут у родителей невесты. Учебу, разумеется, продолжать. А если что-нибудь непредвиденное произойдет (слова Нонны Георгиевны), то Марико возьмет академический отпуск.

Гм… «непредвиденное»…

Пусть их. Мы с Ириной тоже ведь поженились, не имея дипломов в кармане. Сумели же. Закончили. Правда, было не очень легко…

* * *

Увольнялся я из армии в грузинском ауле Сандары, где в сорок пятом квартировал наш полк. 650-й бомбардировочный полк Рижской дивизии. Будет время и желание — напишу о моей аэродромной службе.

Медицинская комиссия в Тбилиси признала меня нестроевиком из-за ноги, сросшейся косо, в результате чего деформировался, разболтался коленный сустав, и, получив свои сержантские девятьсот рублей — сумма по тем временам пустяшная, — я уехал в Нальчик, где жила тогда мачеха с родной сестрой. Отец пропал без вести.

Еще раз хочу помянуть добрым словом мою названую мать: ее долг по отношению к пасынку представлялся мне настолько шатким и необязательным, что она вполне могла от него отказаться: надежда на возвращение отца ничтожна — ни слуху ни духу с конца сорок второго, — а я, в сущности, был ей чужим человеком.

Но она продолжала писать мне. В училище, на фронт, в госпиталь, в Прибалтику, где долго стоял наш авиаполк, «доколачивая» немецкую группировку между Тукумсом и Либавой, в Сандары — на мое имя регулярно приходили белые треугольнички из тетрадных листов, и я не чувствовал себя забытым, когда в окопе или в казарме раздавали почту. Узнав о моей демобилизации, она настоятельно потребовала, чтобы я приехал. У них — тесно, комнатушка двенадцать метров, но «в тесноте — не в обиде».