Мой дом — не крепость - [140]

— Так… так… — опешил он. — Вот новость. Значит, тебе всю жизнь, все двадцать пять… было трудно со мной?..

— А ты не знал? Amicus Plato, sed magis amica veritas[14]. — Увидев огорченное выражение его лица, она засмеялась и снова провела рукой по его волосам. — Дурачок. Иначе я бы давно ушла от тебя. Именно таким ты мне и нужен. Так что не вздумай меняться…

* * *

На другой день, в воскресенье, Алексей вынес выбивать палас и встретился во дворе с Влаховым, которого не видел уже давно, не меньше месяца.

Бледный, худой, Петя сидел на прутьях, опоясывающих беседку, и курил.

Алексей положил палас на скамеечку и протянул руку:

— Здравствуй. Где ты пропадал столько времени?

— Болел. В больнице лежал. Чуть сандалии не откинул.

— Что с тобой было? Как с креста снятый…

— Простыл. И с нервами что-то.

— У тебя? С нервами? — недоверчиво переспросил Алексей. — С чего бы?

— С мастером характерами не сошлись, — неохотно объяснил Влахов. — Да у меня еще в детстве было. А, ладно… Не люблю о болячках. Как твои-то дела? Слышал, женишься?

— Женюсь… — Алексей уже стал привыкать к новому своему положению, и слово это перестало его стеснять.

Петя щелчком отшвырнул докуренную сигарету далеко в кусты и соскочил на землю.

— Ну, что ж. Поздравляю. А не боишься? Семья, говорят, черный ящик: на входе — свадьба, на выходе — развод, а что в середине, никому не известно.

— Не боюсь, — серьезно сказал Алексей.

— Ну и правильно, — одобрил Петя. — Любовь не ишачий хвост: сколько ни тяни, длинней не станет.

— Сравненьица у тебя!

Петя махнул рукой.

— А… Не обращай внимания. Привычка зубоскалить. Зари меня школит, школит, а толку — ничуть.

Алексей с интересом посмотрел на Влахова. Он заметно переменился. Появилось в нем что-то веское, надежное, несмотря на болезненный вид и исхудавшее лицо. И прибаутки его уже не звучали так залихватски, как прежде, и казались случайными, не Петиными вовсе.

— А как у тебя с Зарият? — осторожно спросил Алексей.

Петя ответил просто, с видимым удовольствием:

— Порядок. Мы от вас если и отстанем, то не намного… Да, а ты слыхал про Витальку?

— Нет. Я его не встречал с весны.

— Тоже женится. Кажется, скоро.

— На ком?

— На Тинке. Помнишь, стрекоза такая тонконогая? Натянул Виталька Эдику нос. В общем, в этом году — трое. Как это в старой присказке?.. — Петя достал еще сигарету. — Жили-были три японца: Як, Як Цидрак, Як Цидрак Цидрони. Поженились Як — на Ципи, Як Цидрак — на Ципи Дрипи, Як Цидрак Цидрони — на Ципи Дрипи Лямпомпони…

— Разбрелись мы все… — сказал Алексей. — Редко видимся. Зари — на биологическом, вроде в одном здании, а я сто лет, кажется, ее не встречал… — Он облокотился на перила беседки, задумчиво постучал ногтем по угловой стойке, издавшей пустой металлический звук.

Как быстро летит время! Совсем недавно они были детьми, сидели за школьной партой — уроки, отметки, шалости, забытые радости и тревоги, такие мизерные, что смешно сравнивать, так же далекие от сегодняшних, как игрушки от настоящих вещей.

И Алексею стало неизъяснимо жаль тех беззаботных, бесповоротно ушедших дней, объединявших когда-то их всех — его, Петю, Олю, Виталия, Риту, Зарият и еще многих. Марико он бессознательно исключил из этого списка, — тут связи не оборвались, они стали иными для них двоих.

Неужели все кончилось? Ведь дня не могли прожить друг без друга, чуть ли не каждое воскресенье — в кино, в парк шумной беспечной ватагой — со смехом, шутками, ребячьими выдумками!..

— Помнишь твое сочинение из трех слов? — неожиданно спросил Алексей.

Влахов недоуменно уставился на него.

— Какое сочинение?

— Любимые страницы из романа «Молодая гвардия»?

— А-а… Чего это ты выкопал? Я ни черта не знал тогда и написал крупно, через весь лист: «Страницы семнадцатая и сто вторая». Твой отец не поленился, красиво так вывел внизу красными чернилами: «За остроумие — пять, за знания — единица». Но в журнал поставил одну единицу.

— Он и дома все смеялся, маме показывал: каков, говорит, негодник, даже жалко кол ставить…

— У меня не заржавеет, — самодовольно сказал Петя. — Помню, в шестом зоологичка спросила: «Как размножаются моллюски?» А я ей: «Кто как может» — и все. Ничего не петрил по зоологии, одни бананы хватал…

— А помнишь?..

Алексей забыл о паласе — они долго стояли так, вспоминая, перебивая один другого: оказывается, это здорово — вернуться назад, в недавнее прошлое, здорово потому, что уже есть что вспомнить, чуть затронь — и оно оживет, вызовет непонятную грусть, как первое предупреждение, что ничего в жизни не повторится.

К подъезду, где жили Ларионовы, подошла грузовая машина, и четверо мужчин с веревками в руках, видимо грузчики, начали таскать сверху и устанавливать в кузове вещи. Занятый разговором Алексей сперва следил за ними рассеянным взглядом, и только когда увидел пианино, которое выкатили из парадного, встрепенулся:

— Это же Макунины уезжают!

— Точно. Вон и Ольга вышла. Пойдем?

— Пошли. Я потом выбью.

Оля была уже без палочки. В сером шерстяном платье с воротничком-стойкой, закрывавшем шрам на шее. Увидев приближающихся Алексея и Петю, хотела было уйти, но Влахов остановил ее: