Открытый всем ветрам, стоял на вершине Орлиного Гнезда срубленный по-деревенски, обмазанный глиной и побеленный известью с щедрой добавкой синьки домик Егора Калитаева. Цвет стен его был схож с васильковой голубизной неба в погожий день, а окраска наличников окон не уступала густой синеве моря.
Словно опасаясь, как бы океанскими тайфунами не разметало сложенные в лапу стены, домик по самые оконца врос в каменистый грунт сопки. Тесовая крыша, потемневшая от времени и сырых приморских туманов, сдвинулась слегка набок, будто насунутая набекрень шапка — вся в изумрудных, бархатных лоскутах мха.
Над кровлей навесисто распростер могучие, черновато-серые ветви старый монгольский дуб. Ствол его был невысок, объемист в обхвате и у комля дуплист. Корнями дерево узловато и цепко оплетало торчащие из-под земли камни, глубоко внедрясь между ними; непросто было здесь пробиться к животворной почве и влаге. А в давние времена, когда шумела тут вековая, не тронутая человеком тайга, лежала на этой сопке тучная перегнойная лесная земля, звенели студеные родники, и тысячам деревьев хватало и почвы и воды. Но теперь леса не было, его вырубили подчистую, а дождями смыло в бухту землю, обнажились камни, и только кое-где редкие деревца возле отдельных домов беззащитно гнулись под напором ветров с океана, да небольшая рощица у подножья Орлиного Гнезда, на Покровском кладбище, стояла как одинокий зеленый островок среди каменного сопочного моря.
Дом срубил дед Егора — Прохор Федорович Калитаев еще в ту далекую пору, когда красовались здесь тысячелетние леса. Он оставил нетронутым росший возле дома дубок. Прохору нравилось гордое, упрямое дерево, не похожее ни на одно другое. Березы, тополя, клены, маньчжурский орех — все деревья здешних мест — извечно роняли осенью листву. А дуб не страшился холодов, его листва не опадала от морозов, она оставалась на ветвях и лишь меняла цвет, становясь буровато-желтой. Всю зиму гремел дубок поржавелыми листьями, не уступая ни одного из них ветрам и непогодам. И только нарождавшиеся по весне новые листы были в состоянии сбросить старые, и они безропотно падали под натиском молодой неуемной силы и лежали на земле, как богатырские ржавые доспехи, отслужившие свою службу. Прохора всегда удивлял и тревожил необычный весенний этот листопад.
Прохор оберегал свое любимое дерево. Пришлось оно ему по душе, вероятно, потому, что и сам-то он был упрям и силен и не страшился жизненных непогод.
Пролетали над Орлиным Гнездом облака и ветры. Время одело лежавшие вокруг каменные глыбы серо-зеленым лишайником, состарило калитаевский домик, под крышей которого жила и здравствовала родня Прохора, и, подобно дубу, что рос рядом, глубоко пустила корни в здешнюю землю.
Много бурь пронеслось над замшелой кровлей, немало бед сотрясало стены старого дома. Но так же как тайфуны не могли сокрушить могучий ствол монгольского дуба или сорвать зимой его упорные железные листья, так и все невзгоды не сломили духа и воли к жизни и борьбе калитаевского рабочего рода. Его глава Прохор Федорович был потомком одного из многих пугачевцев, сосланных самодержавной властью на каторжные работы в Сибирь, в Нерчинские серебряные рудники. От мятежного предка, поволжского землепашца, связавшего некогда свою судьбу с великим делом Емельяна Пугачева, Прохор унаследовал неукротимый нрав, немалую силу, богатырский рост и калмыковатый облик: в каком-то поколении к русской крови примешалась кровь красавицы степнячки. Каторжная, голодная жизнь родителей Прохора и его самого не погасила в их сердцах буйный пламень, горевший еще с тех времен, когда бунтарское крестьянское войско под верховодством казака Пугачева поднялось на яростную войну против помещичьей кабалы и рабства. Хватило этого огня и внуку Прохора — Егору. Был парень ни дать ни взять — дед: высок, ладен в плечах, кудрявоголов, с азиатским косоватым разрезом глаз, с непокорным, горячим характером. За эту схожесть с собою Прохор жаловал внука особой любовью.
На сопке, недалеко от домика лежал гладкий обломок камня, поместительный как скамья Прохор любил в свободное время посидеть здесь с внучонком Егоркой, поглядеть в зовущую даль открытого моря, распростершегося в сиреневой дымке за сопками Русского острова, угадывать пути едва приметных кораблей на горизонте, вдыхать просоленный, пахучий воздух, влажный от морских испарений, порассказать парнишке разную бывальщину, а заодно и по-стариковски поучить его уму-разуму.
— Видал, паря, раздолье какое, простор каков! Воздуху-то здесь сколь, ну прямо как на самом небе живем, ей-богу! — восхищался Орлиным Гнездом Прохор Федорович.
И хотя Прохор видывал в Забайкалье настоящие поднебесные горы, а Орлиное Гнездо было сопкой небольшой, возвышавшейся над бухтой Золотой Рог на каких-нибудь сто саженей, но старик хвалил ее и был доволен тем, что именно здесь поставил свой домик.
Немалый путь проделал Прохор Калитаев от Нерчинских серебряных рудников до бухты Золотой Рог. Никогда и в мыслях не держал Прохор, что удастся когда-нибудь покинуть лихие каторжные места, где он с двенадцати лет, будучи сыном приписного крестьянина, был забрит, как рекрут, на заводскую работу. Прохор отлично знал, что с того дня он должен был — по законам Горного ведомства — тянуть крепостную лямку тридцать пять лет, а то и больше, пока не иссякнут силы и не погибнут безвозвратно лучшие годы.
