Мой дом — не крепость - [139]

— За вас же пьют. Держи. И налей Марико.

Алексей повиновался и пролил вино на скатерть. Когда наконец все выпили и разговор принял другое направление, он сел на свое место, укоризненно посмотрев на мать. Она поняла и наклонилась к нему:

— Ничего, Алик. Привыкай. Ты ведь жених теперь.

От матери непривычно и приятно пахло вином, пахло духами, щеки ее разрумянились. Нарядная, в светло-голубом платье, с модной прической, она показалась Алексею совсем молодой, чуть ли не девушкой, и он, стесняясь, тихо сказал ей:

— Ты сегодня красивая, мама…

Она благодарно кивнула и положила ему на тарелку куриную ножку.

— Ешь, Алик. Ты — как в гостях.

Татьяна завела магнитофон, все потянулись в гостиную.

Сафар Бекиевич разошелся: смешно приплясывая, кружил в вальсе свою жену, не решаясь приглашать других женщин. Его грузная, крупная фигура с короткими ногами и солидным брюшком тяжело проносилась по комнате, он весь сиял, а в серванте жалобно позванивала посуда.

Танцевали все, кроме Шалико Исидоровича. Он устроился в низеньком кресле без подлокотников, причем колени доставали ему почти до подбородка, и на все уговоры «поработать ногами» отрицательно мотал головой: «Нет, что вы, я не умею. Тут я без лоцмана не выплыву. Пожалуйста, не беспокойтесь, мне не скучно».

Когда «старики» устали и, отдуваясь, расселись на диване и стульях, серединой комнаты, откуда был убран палас, чтобы удобнее танцевать, завладели молодые.

Общий восторг вызвали Таня и Марико. Под музыку из греческого фильма «Край залива» они плясали сиртаки[13].

Наблюдая за дочерью, Евгений Константинович не мог прийти в себя от изумления. Ну, Марико — ладно: взрослая, невеста — мало ли где могла она научиться легким воздушным движениям, почерпнуть чувство ритма и музыки. Но Танька!.. Откуда, когда взяла она эту осанку, горделиво-царственную и лукаво-задорную одновременно, когда проскочила тот неуловимый рубеж, который отделяет угловатого, нескладного подростка от сложившейся девушки?.. Кто преподал ей первые уроки полудетского еще кокетства, не слишком бросающегося в глаза, кто помог найти верную золотую серединку, чтобы кокетство не превратилось в манерное кривлянье, не нарушило условную возрастную границу, когда для ребенка чересчур много, а потому противно, а для девушки неумело и ложно?

Серебристо звенели бузуки, наполняя комнату плавными, стремительными звуками музыки, с которой века не стерли эллинской величавости; сквозь сдержанные, нарочито замедленные аккорды аккомпанемента рвался страстный темпераментный ритм, ускоряющийся с каждым тактом, — и они обе, Марико и его дочь Таня, — он, конечно, видел сейчас одну дочь, — понимали это, улавливали скрытую энергию мелодии и быстро, безошибочно перекладывали ее на язык танца.

Под конец Таня сняла руку с плеча Марико и, отскочив на шаг от партнерши, вдруг пошла в бешеном удвоенном темпе, лихо перебирая ногами и слегка поворачивая бедра на тот же счет — не вульгарно, не вызывающе, а женственно, целомудренно, пока мотив не оборвался на пределе и последний звук еще плыл, а они уже отошли в сторону, счастливые, задыхающиеся.

Гости зааплодировали. Особенно Нахушев не жалел ладоней.

Алексей тоже с удовольствием хлопал и думал о том, что, наверное, его сестра и невеста станут подругами, и это доставляло ему радость.

Евгений Константинович подавил в себе желание обнять Таньку или хотя бы, как он не раз проделывал, шутливо шлепнуть ее ладонью пониже спины. Но он поостерегся. Нет, брат, дудки! Не шлепнешь! Вот и дочь выросла!..

— Где ты научилась? — спросил он, взяв ее за локоть.

— Танцевать?

— Да.

— Я в кружок ходила. У нас в школе. А что? Тебе не понравилось?

— Понравилось, — сказал он. — Даже очень. Ты молодчина.

— Правда?

— Честное слово. Просто здорово.

— Бис! — закричал математик. — Еще что-нибудь! Таня, Марико, ну, пожалуйста!

Таня завела цыганочку.

Пока они танцевали, Евгений Константинович подошел к жене, возившейся у стола.

— Слушай, ты видела?

— Что?

— Как Танька отплясывала?

— Видела.

— Я глаза раскрыл. Вот тебе и малышка!

Ирина Анатольевна покачала головой.

— Какая же она малышка? Ей скоро — пятнадцать. И она не из тех, кого можно упрекнуть в запоздалом развитии. Что, мудрец, прозевал? Не заметил, как она повзрослела?

— Не заметил, — признался он. — Все считал ее сорванцом девчонкой — и только.

— То-то же.

— Знаешь, — сказал он, помогая ей расставлять чайные чашки, — я бы не прочь начать все сначала. Наверное, я теперь делал бы это умнее…

— Хватился. Иди лучше к гостям. Пора пить чай. По-моему, Татьяна уже злоупотребляет их вниманием. Приглашай к столу.

— Сейчас… я хотел еще что-то сказать…

— Склероз?

— Вот, вспомнил… Понимаешь, я вовсе не хочу, чтобы Алексей после свадьбы жил где-то. Пусть берет Машу сюда. Найдем место.

Ирина Анатольевна испытующе на него посмотрела.

— Надо ли это, Женя? Они ведь останутся в нашем доме. Тут, рядом. Ты действительно хочешь, чтобы они жили у нас?

— Конечно. Почему ты задаешь мне такой вопрос?

— Потому что… — Она откинула ему со лба волосы. Этот ее жест он всегда воспринимал как ласку. — Потому что ты… не очень удобный человек, Женя. Ты чересчур требователен. К себе, правда, тоже. Даже больше, чем к другим. Но бедным «другим» от этого не легче.