Моряк из Гибралтара - [77]

Она застыла прямо у тротуара. Я сильно прижал ее к себе, чтобы она не упала под грузовик. И ведь я сказал ей не Бог весть что. Всего лишь три слова из тысячи, которые я бы мог ей сказать. Но я думаю, что с тех самых пор, как потеряла моряка из Гибралтара, она испытывала острую необходимость от кого-нибудь услышать эти слова. Бледная, дрожащая, она продолжала неподвижно стоять у тротуара.

— Документы! — закричал регулировщик.

Продолжая держать ее руку в своей, я вытащил удостоверение и протянул полицейскому. Он не казался чересчур разгневанным. Он понял, что, едва не попав под машину, она очень перепугалась. Она улыбаясь смотрела на него, так, будто именно он занимал все ее мысли. Он посмотрел на нее и тоже улыбнулся. Вернув мне удостоверение, развернулся и торжественным жестом остановил грузовик. Мы спокойно перешли улицу.

— Мне не очень хочется идти в кино,— сказала она и засмеялась.

И я, в свою очередь, засмеялся. Улица, как манеж, вертелась вокруг нас. У меня закружилась голова, и я сказал ей об этом. Мы вернулись и снова перешли улицу, теперь уже как полагается. Регулировщик удивленно вскинул брови. Мы улыбнулись ему. Кинотеатр располагался на маленькой улочке, перпендикулярной бульвару. На судно мы вернулись около шести часов вечера. Лоран ждал нас, чтобы отчалить.

Путешествие длилось десять дней. Было спокойно и весело.

Я начал становиться серьезным человеком. Это произошло после Танжера и продолжалось потом. Она тоже начала становиться серьезной, и тоже после Танжера, и оставалась такой. Я не хочу сказать, что мы сделались такими, когда прибыли в Котону, нет, но мы были там более серьезными, чем при отплытии. Стать серьезным — долгий и трудный процесс; он длится не один и даже не десять дней. За это время можно только начать становиться спокойным и серьезным.

Итак, нам было спокойно и весело. В Касабланке я купил себе три рубашки, начал регулярно мыться и следить за собой, что, конечно, тоже оказалось нелегко. Но уже в Гран-Басаме [18] выглядел опрятным и ухоженным. Теперь я больше спал. Я спал каждую ночь, больше или меньше, но каждую ночь. Понемногу, с каждым днем, мое положение на судне становилось все определеннее. Постепенно она стала уделять мне больше времени. Я дорожил моим новым положением, к которому, без сомнения, можно было легко привыкнуть, но, думаю, мало кто из мужчин мог бы привыкнуть к такому положению, как мое, и мало кто чувствовал бы себя при этом хорошо. Чтобы успешно заниматься поисками, нужно полностью отдаться этому делу и не иметь терзающих душу сомнений на тот счет, что мужчина должен посвятить свою жизнь поискам соперника. Другими словами, надо было смириться с тем, что для тебя не существует ничего другого. Это был как раз мой случай. У меня не имелось никакого другого дела. Я хочу сказать, кроме того, чтобы искать его. При всем своеобразии и трудности для меня этого дела, несмотря на внешнее впечатление, которое производила моя абсолютная праздность, мною вовсе не ощущаемая, я мог сказать не хвалясь, что с самого начала этого перехода я обнаружил в себе задатки настоящего следопыта.

Мы останавливались в Касабланке [19], Могадоре, Дакаре [20], Фритауне [21], Эдине и, наконец, в Гран-Басаме. Она сходила на берег только два раза, в Дакаре и во Фритауне, и я сопровождал ее. Я же выходил всюду — в Касабланке, Могадоре, Эдине и Гран-Басаме — вместе с Эпаминондасом. В процессе ознакомления с перечисленными городами я полюбил географию определенного рода, а именно человеческую географию. Путешествуя по миру в поисках конкретного человека, получаешь удовольствие, отличное от того, когда путешествуешь в качестве туриста. Мы не были туристами, да и не могли ими быть. Для тех, кто ищет человека, гавани значат очень многое, хотя они в несколько раз меньше, чем сам населенный пункт, чем все те места, где могут обретаться люди определенного типа. И мы идем в Котону, конечно, искать его, хотя можем найти его гораздо раньше, на каждом этапе нашего продвижения. И глядя на карту по пути в Котону, мы начинаем ощущать, что весь мир заселен им одним. И когда мы проходим по проспектам Дакара, или улочкам Фритауна, или докам Гран-Басама, мы машинально ищем его, вглядываясь в каждого белого мужчину. И в этом нам видится насмешка судьбы. Это меня очень утомляло. Перед тем как подняться на борт, я выпивал виски. Я пил все больше и больше. Она, впрочем, тоже. Пили перед обедом. Потом после обеда. А потом и утром. Каждый последующий день — больше, чем в предыдущий. На судне всегда был запас виски. Она пила и раньше, с того момента, как начала искать своего моряка, но за время нашего последнего путешествия, думаю, особенно пристрастилась к нему. Но когда мы бывали вместе, я, пытаясь удержать ее, переставал пить совсем, в этом заключалась наша серьезность. Это касалось и виски, и перно. Хотя, конечно, мы отдавали предпочтение виски. Прежде чем стать чисто американским напитком, виски пили моряки во время длинных морских переходов.

Мы шли вдоль берегов Африки. Уже позади остался Танжер. Скалистые извилистые берега, вплоть до Сенегала, постепенно становились более плоскими и серыми, оставаясь таковыми до конца. С помощью виски нам удавалось находить в этом пейзаже некоторое разнообразие.