Мы уже посетили Милан и Геную и два дня пробыли в Пизе, когда я предложил ехать во Флоренцию. Жаклин согласилась. Впрочем, она всегда соглашалась со мной.
Шел второй послевоенный год. В поездах не было мест. По всем направлениям они ходили переполненными. Путешествия требовали большой спортивной сноровки, и мы старались приобретать ее. Когда мы приехали на вокзал в Пизе, окошки всех касс были закрыты, так как не осталось билетов ни на один поезд. Мы подумали об автобусе, но и на него не было билетов. Несмотря на все препятствия, я решил во что бы то ни стало добраться до Флоренции. В пути мной овладевал какой-то азарт, хотелось ехать и ехать. Поэтому мысль, что придется ждать до завтра, чтобы увидеть Флоренцию, была для меня невыносима. Трудно объяснить, почему я так ждал встречи с этим городом. На какое откровение или на какую передышку надеялся? Я не мог объяснить своего возбуждения. После неудачи с автобусом стал наводить справки. Мне сказали, что какие-то бригады рабочих каждую среду к шести часам возвращаются во Флоренцию, их грузовичок стоит на привокзальной площади. Иногда они берут с собой пассажиров.
Мы направились на вокзальную площадь. Часы показывали пять. У нас оставался еще целый час. Мы сели на чемоданы. Во время войны площадь подвергалась частым бомбардировкам, и сквозь разрушенное здание вокзала мы видели, как приходят и отходят поезда. Мимо нас проходили сотни усталых и вспотевших пассажиров. Я пытался понять, кто из них едет во Флоренцию, и на всех смотрел с надеждой. Жара стояла невыносимая. Листва нескольких сохранившихся на площади деревьев, выжженная солнцем и дымом паровозов, почти не давала тени. Всем своим существом я желал выбраться из Пизы, и уже от одного этого мне становилось жарко. Через полчаса Жаклин сказала, что хочет пить и с удовольствием выпила бы лимонаду, ведь время еще есть. Я предложил ей сходить одной, так как боялся прозевать рабочих. Она отказалась и купила мороженое. Мы старались съесть его побыстрее, но оно растеклось по пальцам, которые стали липкими, и пить захотелось еще больше. Сегодня одиннадцатое августа. Итальянцы предупредили нас, что это время самой сильной жары, которая обычно наступает с пятнадцатого августа. Жаклин напомнила мне об этом.
— Ну ничего,— сказала она,— только бы нас взяли во Флоренцию.
Я не ответил. На две ее реплики из трех я никак не реагировал и уже отчаялся когда-либо в жизни найти хоть какое-то взаимопонимание с ней. Меня раздражала сама манера ее речи. К тому же лето наводило на меня безнадежную тоску.
Наконец, прибыли рабочие. Мы узнали их по рабочей одежде. Они шли небольшими группками. Это были каменщики, работавшие на восстановлении Пизы. Первая группа подошла к маленькому грузовичку с брезентовым верхом, стоявшему неподалеку от нас.
Жаклин подбежала к рабочему, садившемуся в кабину грузовичка,— решила, что женщину скорее согласятся взять, чем мужчину. Она объяснила ему на итальянском языке,— изучала его все два месяца нашей поездки по Италии, как, впрочем, и я,— что мы, двое французов, которым не повезло с транспортом, а нам надо во Флоренцию, и, если они согласятся взять нас с собой, это будет очень любезно с их стороны. Он сразу же согласился. Я сел рядом с ним, чтобы лучше видеть дорогу. Жаклин разместилась сзади. Я сидел у окна, что, если угодно, почти естественно, и она не обиделась на меня. По крайней мере, я так думал. Она покорно заняла место сзади вместе с рабочими. Послеполуденное солнце накалило воздух до тридцати шести градусов в тени, а в машине, накрытой брезентом, было настоящее пекло. Но я знал, что Жаклин хорошо переносит жару. За несколько минут грузовичок набился до отказа. Мы двинулись. Я взглянул на часы: ровно шесть.
Дорога на выезде из города была запружена машинами и велосипедами. Наш водитель на чем свет стоит клял велосипедистов, кативших прямо под колеса нашего грузовичка, несмотря на его беспрерывные сигналы. В детстве он два года провел во Франции — это первое, что он мне сказал, и поэтому кое-как говорил по-французски. И ругался по-французски — для меня. И крепко ругался. Но не только из-за велосипедистов. Во Флоренции он не нашел работу и вынужден ездить сюда за семьдесят пять километров. Для рабочих сейчас настали трудные времена. Это не жизнь. Все так дорого. Зарплата очень низкая, так не может долго продолжаться. Первое, что надо сделать,— это сменить правительство. Надо его сбросить, а потом ликвидировать теперешнего президента. Когда он произносил фамилию президента, то в бессильной ярости потрясал кулаками, при этом машина управлялась только силой праведного гнева и отчаяния. Машина делала резкие повороты, ветер врывался внутрь, и брезент начинал хлестать по крыше. Но никого из пассажиров это не волновало. Я подумал, что, вероятно, так происходит каждую среду, что шофер всегда бывает в раздражении при выезде из Пизы и что виной тому злосчастные велосипедисты. Но мне не было страшно. Успокоенный и довольный, что все-таки скорей всего попаду сегодня во Флоренцию, я слушал водителя.
Мы уже отъехали от Пизы и приближались к Касине. И тут я услышал сзади приглушенные вскрики — вскрики Жаклин. Рабочие на свой манер принялись ухаживать за ней. Их игриво-веселые возгласы говорили сами за себя. Шофер тоже услышал их.