Моряк из Гибралтара - [72]
— Да, конечно. Мне просто интересно твое мнение.
— Странные у тебя вопросы.
— Я хотел спросить тебя еще кое о чем… Очень уж необычно звучит: Нелсон Нелсон…
— Еще один странный вопрос…
— Видимо, все-таки был такой,— сказал я.
— Да. Но был ли он королем шарикоподшипников или королем дураков… Главное, что его убили.
— Иногда мне кажется, что существует с десяток историй, связанных с моряком из Гибралтара.
— Возможно, но моряк из Гибралтара только один. И это слишком серьезно.— Он замолчал, сверля меня глазами с подозрительным видом.— Ты задаешь слишком много вопросов. Не стоит…
— Почему бы не поговорить… Впрочем, я задаю тебе эти вопросы не из праздного любопытства. Меня волнует другое…
— Нет, только женщины не всегда знают, что хотят, разумеется, я исключаю болтливых женщин.
— Потому мы и идем к эуэзам.
— У нее нет другого выбора, если бы был…
— Конечно, у нее нет выбора.
— Если она сама заварила эту кашу, не пойдет же она на попятную. Вот в чем все дело.
— Тебе бы очень хотелось, чтобы она нашла его?
— Я единственный, кто думает, что это возможно.
— Пусть делает, что хочет,— заметил я.
— Ну, пожалуй, не все…
— Согласен.
Я испытывал к нему самые дружеские чувства. Думаю, что и он платил мне тем же.
— Тебе нужно немного отдохнуть,— сказал он,— у тебя чертовски усталый вид.
— Я плохо сплю. Действительно, она не слишком разговорчива.
— Да,— согласился он и добавил, как бы оправдываясь передо мной: — Я стал как-то лучше понимать других, даже руководствуясь одними слухами.
— Несомненно,— рассмеялся я.
Он внимательно посмотрел на меня.
— А чем ты занимался раньше?
— Работал в Министерстве колоний,— объяснил я,— в службе актов гражданского состояния.
— Что за работенка?
— Копировал акты о рождении и смерти французов, родившихся в колониях. Проработал там восемь лет.
— Ух черт,— в голосе Эпаминондаса послышалось уважение,— теперь у тебя все изменилось.
— Я счастлив.
Он ничего не ответил. Вытащил пачку сигарет, и мы закурили.
— Ты все бросил?
— Все.
— Значит, ты не совсем конченный человек,— дружески заключил он.
Он потянулся, расправляя затекшие мышцы, и я разглядел надпись под его татуировкой: «Афина».
— Так у тебя написано «Афина»,— сказал я, ощущая прилив дружеских чувств.
— А ты что подумал? Вообще-то, я боялся, что однажды почувствую себя полнейшим идиотом…
Мы оба засмеялись, прекрасно понимая друг друга. Потом он вернулся в бар, а я в свою каюту. Я встретил Анну у люка по пути к себе. Она остановила меня и тихо объявила, что завтра в половине седьмого мы пройдем через Гибралтарский пролив.
Остаток дня и часть вечера я провел в ожидании. Ее я не видел даже за обедом.
В Гибралтар мы прибыли немного раньше объявленного ею часа, что-то около шести. Я встал, вышел на палубу и увидел Анну. На судне все спали, даже Эпаминондас. Она была в пижаме, непричесанная. Несомненно, тоже мало спала. Мы не обменялись ни единым словом, ибо нам больше не о чем было говорить, вернее, мы не могли больше ничего сказать друг другу, даже «здравствуй». Я прошел к ней на нос судна, и, облокотившись на поручни, стоя бок о бок, мы смотрели, как приближается пролив.
Мы проплыли перед скалами. Высоко над ними летали два самолета. Описывая в воздухе замысловатые фигуры, они кружили над скалами, как стервятники. В своих белых виллах, громоздящихся одна над другой, в душной, но в высшей степени патриотической скученности спала Англия, оставшаяся верной самой себе на кровоточащей земле Испании.
Скалы удалялись, а вместе с ними волнующая и будоражащая реальность. Показался пролив, а с ним его не менее волнующая и не менее будоражащая ирреальность. Вода незаметно изменила цвет. Суровый контур африканского берега, голого и сухого, как соляное плато, рассекался Сеутой. На нее смотрел более защищенный, более сумрачный испанский берег, покрытый последними сосновыми рощами латинского мира.
Мы вошли в пролив. В облаке тумана стала неясно вырисовываться Тарифа [17] — крохотный городок, выжженный на солнце. Здесь совершалась смена самых чудесных вод на земле. Поднялся ветер. Наконец Анна повернулась и посмотрела на меня.
— А если я все придумала? — спросила она.
— Все?
— Все.
Жизнь неотвратимо обретала свои формы. Все выглядело так, будто ничего не изменилось.
— Ничего особенного бы не случилось.
Судно повернуло. Вода стала зеленой и пенистой. А пролив намного шире. Полностью изменился цвет воды, неба и ее глаз. Она опять ждала, устремив взгляд в пространство.
— Ну,— спросил я,— это и есть он?
— Да,— ответила она,— это и есть он.
Я приблизился к ней, взял ее за руку и увел к себе в каюту.
Ее кожа будто шелк, думал я, теплый, ласковый шелк. Шелковая женщина. Женщина со щедрым телом и щедрой душой. Моя женщина…
Сначала я долго ласкал ее. И целовал — припухлые от наслаждения губы, напрягшиеся груди, девичий живот. Я сопротивлялся своему стремлению слиться с ней. И ее рукам, которые звали меня — скорей, скорей…
Мое сопротивление кончилось, и наслаждение было коротким и неистовым, как вспышка молнии. Оно почти сожгло нас и спаяло воедино. У меня недоставало сил даже чуть отстраниться от нее…
Через час, когда она уснула, мы пришли в Танжер. Мы так и не сказали друг другу ни единого слова.
