Моряк из Гибралтара - [74]

Официант освободился и еще раз подошел ко мне. Я попросил его принести мятный напиток со льдом. Мне хотелось по возможности охладить себя. Чтобы снять боль. Я залпом выпил весь бокал. Но мятный вкус снова вернул меня к ней. Я попытался вспомнить ледяной мятный напиток, что я пил во Флоренции. Он испарялся из моих пор, но напрасно. Облегчения это не приносило. Вкус теперешнего напитка ничем не напоминал прежний. Я забыл и об изнурительной жаре, и о моем одиночестве в этой жаре, длившейся пять дней. Я становился человеком без воспоминаний. Жаклин действовала на мое существо так же скверно, как и мятный напиток во Флоренции. Я едва мог припомнить ее лицо или голос. Вот уже шесть дней, как она уехала из Рокки.

Я чувствовал неодолимую потребность подольше побыть в кафе. Оно тем временем постепенно заполнялось людьми. Официант больше не подходил ко мне — он занимался клиентами. На террасе не осталось ни одного свободного места. Наконец он подошел и вежливо дал понять, что пора уходить.

— Сто франков,— сказал он.— Извините меня.

Я вытащил бумажник. Он содержал все, чем я обладал, все, что сэкономил за последние восемь лет жизни, от которой у меня не осталось никаких воспоминаний. Я положил на стол бумажку в сто франков, заметив официанту, что мог бы остаться здесь еще немного.

— Тогда надо заказать что-нибудь.

Заказал кофе. Он тотчас же принес его, назвав цену: тридцать пять франков. Я протянул ему тысячефранковый билет. У него не оказалось сдачи, и он отправился менять купюру. Таким образом, я просидел там еще минут десять, медленно потягивая кофе. В его вкусе мне чудился запах ее волос. Вернулся официант со сдачей. Пришло время уходить. Я вновь принялся бродить по городу. От двух чашек крепкого кофе у меня усилилось сердцебиение, и я шел очень медленно. Рестораны постепенно пустели. Ветер утих, и жара усилилась. Я все шел, пока не услышал, как пробило два часа. Конечно, проголодался, но сама мысль о еде казалась мне невыносимой. Меня волновало другое. Вернуться ли мне на судно или пусть оно уйдет без меня? Сел на скамейку в сквере, в тени платана. Сел и уснул. Когда проснулся, к моему удивлению, счастье еще было во мне, и я уже знал, что вернусь на судно. Поднялся со скамьи и отправился искать бульвар, по которому пришел сюда. Все было так же, как утром: то и дело меняющий сигнал светофор на пешеходных переходах, нескончаемая вереница грузовиков, поднимающихся из порта. Я медленно спустился к набережной прежним путем. «Гибралтар» все еще стоял там, под солнцем, его палубы были пустынны. Шла заправка мазутом, за которой наблюдал Бруно. Он подошел ко мне.

— Тебе стоит подняться на борт,— сказал он.

— Ты не уходишь в Танжер?

— Увидишь, уйду я или нет. Тебе надо подняться.

Пока я поднимался по трапу, Бруно следовал за мной по пятам, не спуская с меня глаз. Я сразу направился в бар. Анна сидела там со стаканом виски. С ней был Эпаминондас. Она видела, как я шел по набережной и поднимался на судно. Увидев меня, она почему-то испугалась и сказала ему об этом.

— Мне страшно.

Судя по всему, она выпила немало виски. Мне показалось, что Эпаминондас обрадовался мне.

— Я искал тебя,— сказал он смеясь,— искать сразу всех… пожалуй, уж слишком. Если надо начинать и тебя искать…

— Я был в кафе,— прервал я его излияния.

— Ты выпил,— заметила она.

— Кофе и мятную воду.

— У тебя такой вид, будто ты здорово пьян.

— Я и вправду пьян.

— Он ничего не ел.— Эпаминондас казался обеспокоенным.

Она встала, взяла кусок хлеба, положила на него сыр, протянула мне, а потом, будто это простое действие отняло у нее последние силы, рухнула в кресло рядом со мной. Очевидно, выпитое виски давало себя знать.

— Я бы предпочла, чтобы ты пошел в бордель,— заявила она.

— Если бы это было нужно ему,— заметил Эпаминондас.

Потом она стала смотреть, как я ем, молча, с каким-то отупением, механически следя за моими движениями, словно видела меня в первый раз. Когда я покончил с едой, она снова встала и направилась за виски. Эпаминондас помог ей донести три стакана. Она пошатывалась.

— Не пей больше,— попросил я,— пойдем прогуляемся по городу.

— Я немного пьяна,— улыбнулась она примирительно.

— Она больше не может стоять,— вставил Эпаминондас.

— Я больше не буду пить,— сказал я,— я помогу тебе пройтись. Я бы хотел, чтобы ты прогулялась.

— Зачем? — спросила она.

— Так,— ответил я,— ни за чем.

Эпаминондас ушел, похоже, немного обиженный, что я не предложил ему сопровождать нас. Я спустился с ней в ее каюту и помог одеться. В первый раз с тех пор, как я узнал ее, она надела летнее платье в зеленую и красную полоску и шляпу, слишком маленькую, чтобы спрятать волосы, которые она уложила наверх. На ее бледном лице застыло отрешенное выражение, словно она спала с полуоткрытыми глазами. Она изъявила желание спуститься по трапу самостоятельно. Но это ей не удалось, и она, испугавшись, остановилась посередине. Я крепко взял ее под руку и помог сойти вниз. Не знаю, сколько виски она выпила, но была здорово пьяна. Когда она сидела с Эпаминондасом, то пила беспрерывно. Как только мы оказались на земле, она решила зайти в кафе и выпить еще. Но рядом кафе не оказалось. Я сказал ей об этом и заставил пойти дальше. Мы поднялись по поперечной улице и дошли до бульвара. Там она остановилась, требуя захода в кафе. Но кафе опять не оказалось поблизости. Тогда она заявила, что желает сесть на скамейку. Но я боялся, что если она сядет, то сразу уснет. Она начала сопротивляться, пытаясь сесть, я же так сильно потащил ее, что шляпка упала и волосы рассыпались. Она ничего не заметила и пошагала дальше с развевающимися волосами. Прохожие останавливались и смотрели на нас с любопытством. Она не замечала и этого. Она так ослабла, что глаза у нее иногда закрывались сами собой. Я никогда еще не видел ее в таком состоянии. Я весь взмок. Но у меня, похоже, открылось второе дыхание, и мне удавалось тащить ее. Нам понадобилось полчаса, чтобы добраться до середины бульвара. Я взглянул на часы — четыре часа пополудни. Поднялся ветер и окончательно растрепал ее длинные волосы. Они полностью закрывали ее грудь. Я тащил ее что есть силы: создавалось впечатление, будто волок ее в полицию, или что она потеряла рассудок. Но я и сейчас находил ее прекрасной, хотя, кажется, никогда не смог бы признаться ей в этом. Она же без конца твердила: