Мадам де Помпадур - [78]

При дворе вообще очень ценили все, что могло насмешить. Лиссабонское землетрясение, «привело в замешательство физиков и посрамило богословов». Оно лишило Вольтера его оптимизма. В гигантских волнах, затопивших город, в разверзшихся под ним трещинах, в вулканическом пламени, много дней бушевавшем в окрестностях города, погибло около пятидесяти тысяч человек. Но для царедворцев Людовика XV землетрясение оказалось колоссальной шуткой. Зять мадам де Помадур, господин де Баши, служил в то время послом в Португалии. Он видел, как испанского посла убило государственным гербом Испании, сорвавшимся с портика посольства. Баши бросился в здание, вынес оттуда маленького сына своего погибшего коллеги и вывез его из города вместе со своей семьей. Но вернувшись в Версаль, он целую неделю заставлял двор покатываться от хохота своими рассказами. «Вы слышали, как Баши рассказывает про землетрясение?»

Однако король и маркиза де Помпадур были уже не те, что прежде. Пропала очаровательная беззаботность первых лет их любви. Ее красный лаковый будуар превратился кабинет короля, где он принимал министров и держал государственные бумаги. Ничего не решалось без ведома маркизы. И если правда, что она мушками отмечала на карте Германии, теперь висевшей на стене вместо картин Буше, ход боевых действий, то скорее всего не по легкомыслию, а потому что мушки всегда имелись под рукой и были очень удобны.

Поездки, доставлявшие обоим такое удовольствие, пришлось сократить, и во многих резиденциях замерли все работы. С грустью король с маркизой отказались от Креси и продали его герцогу де Пантьевру, так как поездки туда обходились дороже всех других. Она писала Стенвиллю: «Я ни о чем не жалею, кроме моего милого Креси, и никогда бы в этом не призналась, если бы не была уверена, что смогу победить эту слабость. В эту самую минуту я должна бы находиться там». Она съездила напоследок в Креси одна, без короля, чтобы открыть деревенскую больницу, которую там построила. В больнице было сорок восемь кроватей и постоянный врач; маркиза продала бриллианты, чтобы оборудовать эту больницу.

Нам мало известно о частной жизни мадам де Помпадур после начала войны. Она затворилась у себя в апартаментах с королем и министрами, стала очень редко посещать придворные церемонии. В 1758 году заканчивается бесценный дневник герцога де Люиня, и мы больше не располагаем ежедневным отчетом о версальских сплетнях и происшествиях. Но все то, что нам известно об этом периоде жизни маркизы, довольно печально. Она почти лишилась своей красоты, ее не переставало терзать горе об умершей дочке, ее беспокоили боли в сердце, она всегда недомогала и часто болела, постоянно тревожилась из- за положения в стране. Но все искупало собой дружеское расположение короля. Он ездил на охоту, посещал свой бордель, достаточно виделся с детьми, выполнял свои королевские обязанности, а все остальное время проводил с маркизой. Их связывали отношения супругов, много лет проживших в удачном браке.

К весне 1757 года Фридрих II завладел Саксонией и кроме того оккупировал Богемию и осадил Прагу. Дофину так огорчали новости из Саксонии, что у нее произошел выкидыш. Ее мать подверглась оскорблениям, из-за которых в конце концов и умерла; отец — польский король Август III — бежал; Фридрих разграбил все, чем они владели, прихватив даже мелкие деньги, которые нашел во дворце. Единственный достойный представитель рода, Мориц Саксонский, уже лежал под прекраснейшим из надгробий XVIII века, в Страсбурге. Он умер в Шамбо- ре в 1750 году от излишнего усердия в любовных утехах. Не будь он протестантом, его погребли бы, как Тюренна, в королевской усыпальнице в Сен-Дени. «Как грустно, — заметила дофина, — что мы не можем пропеть De Profunciis (погребальное песнопение. — Пер.) для того, благодаря кому так много раз пели Те Deum (благодарственный гимн. -- Пер.)». Умер и Левендаль. Король с горечью, но справедливо заметил, что у него больше не осталось генералов, разве что несколько капитанов. Из числа этих капитанов они с мадам де Помпадур постарались сделать самый мудрый выбор. Все полководцы, назначенные ими, кроме д’Эстре, принадлежали к их узкому кружку, и надо признать, что ни один никуда не годился. Мадам де Помпадур с самого начала настроилась дать высокую командную должность принцу де Субизу, одному из своих самых старых и близких друзей. Он получил армейский корпус; главнокомандующим Великой армии назначили маршала д’Эстре, который с сорокатысячной армией (вместо двадцати четырех тысяч, обещанных по Версальскому договору) выступил на Ганновер.

Д’Эстре пересек Вестфалию, взял Эмден, покорил Гессе и перешел реку Везер, почти не встречая сопротивления. Камберленд, командовавший англо-германской армией, отступал перед ним в Хастенбек. По мере того как удлинялись коммуникации, становилось все труднее снабжать французскую армию продовольствием, и тут д’Эстре поссорился с Пари- Дюверне, занимавшимся снабжением. Мориц Саксонский всегда питал такое безмерное доверие к Дюверне, что даже советовался с ним по поводу планов кампаний, а д’Эстре повел себя с ним иначе, грубо и высокомерно. При этом он оставил маршала Субиза, которому завидовал, в полном неведении относительно своих намерений. Иначе говоря, он восстановил против себя друзей маркизы, а это был не самый мудрый образ действий. Дюверне использовал все свое немалое влияние на короля и маркизу, чтобы заменить д’Эстре на Ришелье. Для такого хорошего знатока человеческой натуры, как Дюверне, это была странная ошибка, но он справедливо рассудил, что настал момент нанести решающий удар и выиграть войну, и при этом, несомненно, был ослеплен подвигами Ришелье в Женеве и на Минорке.