Мадам де Помпадур - [76]

Король пользуется тем оружием, что имеется под рукой, — ответила маркиза, — а в вашем случае удобно наказать вас через вашего сына. — И предложила президенту написать королю письмо и выразить свою полную покорность, как сделали уже в частном порядке несколько представителей суда дознаний и суда прошений, за что король готов проявить к ним снисходительность. Президент надолго задумался, а потом сказал, что не считает этот шаг достойным для себя.

Мадам де Помпадур рассмеялась и сказала:

— Я всегда поражаюсь, как это люди могут выставлять свою так называемую честь в качестве причины непослушания королю. Они, кажется, забывают, что честь состоит в выполнении своего долга, в старании победить тот беспорядок, который теперь, когда само правосудие оказалось несостоятельным, царит во всех учреждениях. Сказать вам, что предписывает честь? Вам следует признать глупость и безнравственность поступка, противоречащего и закону, и общественному долгу, и попытаться, избрав другую линию поведения, сгладить дурное впечатление, произведенное на короля и его подданных. Всем известно мое глубокое уважение к магистратуре, и я очень желала бы не иметь причин упрекать этот величественный трибунал, этот первый парламент королевства, этот французский верховный суд, который всегда так пышно восхваляет себя в своих писаниях и претензиях к королю. В четверть часа это премудрое собрание, которое всегда норовит призвать к порядку правительство, впадает в слепое, яростное возмущение и бросает свои обязанности. И вы сами тоже ушли вместе с этими безответственными людьми, а теперь отказываетесь от них отречься? Вы предпочитаете увидеть крах королевской власти, казны, всего государства? Это вы называете честью? Ах, господин де Меньер, в этом ли честь человека, который любит своего короля и свою отчизну?

Президент был восхищен ее красноречием, приятно было слушать ее. Он защищался как мог и в конце концов вернулся к слову «честь», на что она очень резко заметила:

—      Господин де Меньер, не говорите мне об этом. Как может быть бесчестным поступок, являющийся прямым долгом гражданина?

После этой вспышки они, кажется, начали сближаться. Обсудили всю историю с отставкой судов, и маркиза напомнила президенту о разных политических событиях времен Людовика XIV. Она глубоко разбиралась в исторических фактах и излагала их просто прекрасно. Они проговорили целый час с четвертью, и наконец маркиза проводила его до дверей, а президент на ходу спешил выразить свою великую, нежную и почтительную привязанность к королю. «Она кивнула головой и поспешно бросилась к своей спальне, где уже толпился народ. На бегу она не спускала с меня глаз, пока я не закрыл за собой дверь, и я ушел, исполненный удивления и восхищения».

Второй разговор оказался гораздо короче. Они сразу перешли к делу, и господин де Меньер рассказал маркизе, как Генрих IV, подобно Людовику XV, пытался сократить парламент до единственной палаты и как канцлер Сегье объяснил королю, что это противоречит закону, и тот уступил. Теперь же он, Меньер, нашел решение. Маркиза спросила:

—      Оно у вас изложено на бумаге?

—      Я отдал его господину де Берни.

—      Это все равно, что мне. Дайте же мне возможность принести вам пользу. Я желаю этого всем сердцем. — Встала, поклонилась и вышла.

Следующие месяцы маркиза с Берни трудились над примирением короля и парламента, которое состоялось в сентябре, и мятежные суды возобновили свою работу. Дамьена судили шестьдесят судей — принцы крови, двадцать пэров Франции, члены верхней палаты парламента. Он был уроженцем Артуа, владел там небольшим имуществом и работал старшим слугой — нечто среднее между дворецким и секретарем — в домах буржуа. Его хозяева вечно ворчали по поводу состояния дел в государстве, а он принял их слова слишком всерьез, вообразил, что отечество в опасности, и надумал привлечь внимание к этой опасности, ранив короля. Он утверждал, что и в мыслях не имел убивать его. Преступник явно стремился прославиться, постоянно повторял, что о нем все заговорят, и казалось, с нетерпением ждал страшного конца, ему несомненно уготованного.

Дамьена признали виновным в попытке убийства своего государя и предали мучительной казни на Ратушной площади. По словам герцога де Люиня, описание его последнего часа не доставит удоволь-ствия. Тысячи парижан и немало придворных собрались понаблюдать за его мучениями, любители пыток приехали даже из Англии посмотреть на это зрелище. Но люди наиболее просвещенные были шокированы — не столько самой идеей наказания, сколько тем, что оно могло послужить развлечением. Дюфор де Шеверни говорит, что они с женой и несколькими друзьями не были охотниками до подобных зрелищ, а потому отправились на прогулку в Со на весь день. Все вокруг говорили только о казни, вызывая у них отвращение. Они прекрасно знали, что все их слуги ходили смотреть, и объявили, что не желают слышать никаких подробностей. Король, узнав, что некая дама была возле ратуши, закрыл руками глаза и проговорил: «Фу! Что за гадость!» Он никогда не произносил имени Дамьена и называл его «этот господин, который хотел меня убить». Кажется довольно странным, что такой гуманный человек, как Людовик XV, который сразу сказал: «Арестуйте его, но не причиняйте вреда», а потом, лежа, как ему казалось, на смертном одре, простил преступника, все же позволил так страшно мучать его. Однако правосудие находилось в руках парламента, и король, возможно, просто считал, что обязан подчиниться его решению. Дамьен понес такое же наказание, как Равальяк, убийца Генриха IV. Как ни парадоксально это покажется, в те времена человеческая жизнь ценилась высоко. Тяжкие преступления случались редко и потрясали общество. Происходило удивительно мало убийств, а массовые убийства в Европе были делом неслыханным. Когда прусские солдаты сильно толкнули жену некоего курфюрста, это сочли немецким зверством. Поэтому покушение на короля сильнее потрясло современников, чем подобные случаи волнуют общество в наши дни. Де Люинь получил письмо, в котором говорилось: «Неужели век убийств возвращается на эту землю?»