Мадам де Помпадур - [77]

Король был настолько доступен, что его легко было убить в любое время как внутри дворца, так и за его пределами, а потому надлежало как следует устрашить возможных убийц. И пытку считали такой превентивной мерой. На боль тогда смотрели не так, как теперь. Каждому рано или поздно выпадало перенести ужасные боли. Не существовало обезболивающих средств, и врачи применяли свои жестокие методы лечения и делали примитивные операции, когда пациенты находились в полном сознании. Например, кардиналу Дюбуа довелось испытать никак не меньшие страдания во время операции, от которой он на следующий день и умер, чем Дамьену на эшафоте, причем если Дамьена прикончили из милосердия, то страданий Дюбуа после операции никто не прекратил. Женщины переносили чудовищные муки при родах, а больные раком терпели ничем не смягченные терзания, пока он их не убивал. Из всех высокообразованных людей, рассказавших об этой истории в мемуарах, один только Дюфор де Шеверни, похоже, выражал сомнения в необходимости подобной жестокой казни, да и то лишь потому, что король остался жив. Никто о Дамьене не написал с состраданием, и нет таких слов для него, которые бы казались авторам слишком сильными — чудовище, злодей, мерзкий убийца, отцеубийца, подонок и так далее. Даже Вольтер, горячий противник пыток, считал, что Дамьена постиг совершенно естественный и неизбежный конец.

Следующего сына дофина нарекли графом д’Артуа, в утешение этой провинции, давшей жизнь выродку Дамьену

.

Глава 18. Семилетняя война

Семилетняя война, разорившая большую часть Европы, не затронула священную землю Франции, зато обошлась ей потерей колоний. Англичане отняли Канаду и большие владения в Индии, в то время как французская армия увязла в боевых действиях в Европе, а французский флот находился в запустении по недостатку средств. Что касается пруссаков, то, спустившись на землю после семилетнего пребывания на своей любимой планете войны, они обнаружили, что их союзник прибрал к рукам целую мировую империю ценой всего нескольких сотен английских жизней. Пока они разоряли страну, тратили лучшие годы, страдали от голода, от жестокостей русской армии, снискали ненависть всей Европы, а взамен получили всего-навсего песчаную равнину.

Если в XIX веке французы не могли простить Людовику XV потерю колоний, то современники этих событий едва ли сознавали, что происходит. Общественное мнение стояло против всякой колонизации. Философы, на два столетия опередив свое время, смотрели на дело в точности, как мы теперь, и большинство их соотечественников были с ними полностью согласны.

—      А как же благородный дикарь? — восклицал Жан-Жак Руссо. — Неужели он не имеет никаких прав?

—      Империя подобна дереву, — учил Монтескье, — и если ветви слишком разрастаются, они отнимают жизненные силы у ствола. Люди должны жить там, где родились, переселенные же в другой климат, они будут болеть.

Вольтер осуждал страшные преступления, творимые европейцами в Америке, и говорил:

—      Франция может быть счастлива и без Квебека.

В Энциклопедии всего двенадцать строчек отвели Канаде, этой «стране, населенной медведями, бобрами и варварами, которая восемь месяцев в году покрыта снегом».

Когда из-под пера столь уважаемых авторов изливался такой поток пропаганды, грамотные слои населения Франции, вполне естественно, не испытывали желания тратить большие деньги и проливать кровь соотечественников ради сохранения территорий, которые горстка предприимчивых французов захватила в дальних краях со страшно жарким или страшно холодным климатом. И уж если во французской провинции царили скука и старомодность, то каковы же должны быть колонии! Поэтому, хотя несчастных Монкальма и Дюплекса и не совсем бросили на произвол судьбы, то и помогали им явно недостаточно, так что каких бы чудес они ни совершали, все равно были обречены на поражение.

Невзирая на все дипломатические и политические кризисы последних лет, жизнь при дворе шла, как всегда, своим чередом. Если австрийский посол и мог чем-то заинтересовать французов, то лишь курьезной манерой пудрить парик — слуги махали веерами, чтобы пудра оседала на волосах равномерно.

Парламентарии, важные и напыщенные, проходили в зал заседаний королевского совета и обратно, как будто их мантии делали своих хозяев невидимками — придворные никогда не говорили о них и, похоже, вовсе не замечали. Однако разразившаяся война произвела известное впечатление в Версале. Как и в начале всех войн, началась страшная очередь желающих попасть в армию, и в приемной маршала де Бель-Иля толпились молодые люди, ищущие чинов. «Не спешите, мальчик мой, война не завтра кончится». И, как в начале всех войн, дамы сделались ее сторонницами или противницами в зависимости от того, могли ли их мужья и любовники участвовать в войне, и от того, чего им больше хотелось — чтобы возлюбленный остался цел или чтобы он прославился. Не было стыда для придворного, если он предпочитал сидеть дома и сочинять забавные песенки о поражениях французской армии. «Нельзя не ценить наших поражений, они дают пищу для таких славных шуток».