Мадам де Помпадур - [79]

Маршал де Бель-Иль понял, что затевается интрига против д’Эстре, и тайно послал ему известие, что неплохо бы ему побыстрее одержать решающую победу и известить о ней короля, если он не хочет, чтобы его отозвали. Д’Эстре атаковал герцога Камберлендского и выиграл сражение при Хастенбеке 26 июля 1757 года. Но было уже поздно. Дюверне успел уговорить короля, а тот в свою очередь убедил маркизу, что Ришелье — их единственная надежда, так что они решились на его назначение. Мадам де Помпадур писала Дюверне: «Король просит сказать Вам, mon nigaud (мой простофиля), что поскольку Ваш проект имеет политическое значение, Вы должны открыть его аббату Берни. Маршал де Бель-Иль вел себя довольно упрямо, непременно дайте ему шлепок, как увидите. Король сегодня вечером будет разговаривать с господином де Ришелье. Должна предупредить Вас, что он (Ришелье. — Авт.) все рассказывает мадам Л...».

И вот Его превосходительство отправился на смену д’Эстре. Он мог бы даже успеть заявить свои права на победу при Хастенбеке, если бы не задержался на несколько дней в Страсбурге у своей любовницы герцогини де Лорагэ, которая возвращалась из поездки на воды. Настоящим же победителем при Хастенбеке был некий Шевер, простой вояка, наделенный большим военным дарованием, который не мог дослужиться выше генерал-лейтенанта, так как не был дворянином. Общество, не зная всего этого, возмутилось, когда д’Эстре отозвали сразу после такого успеха. По Парижу ходила карикатура, на которой изображалось, как он порет Камберленда лавровой ветвью, а Ришелье подбирает листья и украшает ими свою голову. Вернувшись в Версаль, д’Эстре сравнил свою судьбу с участью римского полководца Германика, которого тоже отозвали через неделю после переправы через Везер.

Казалось, что Фридрих в отчаянном положении. Из Праги его изгнала австрийская армия под командованием генерала Дауна, «самая красивая и веселая армия, какая есть на свете», по выражению мадам де Помпадур, а на русском фронте он тоже испытывал мощное давление. Фридрих стал подумывать о самоубийстве, а затем о примирении с Францией. Начал он с попытки подкупить мадам де Помпадур, предлагая ей огромные суммы денег и княжество Невшатель. Она отнеслась к этим авансам как к забавной шутке и переслала письма Фридриха императрице Марии-Терезии. Тут Вольтер и высказал предположение, что с Ришелье легче было бы договориться, чем с маркизой.

История герцога Ришелье лишний раз доказывает, что коль человек уличен в предательстве, это конченый человек, и что однажды предавший обязательно предаст снова. Фридрих написал ему в откровенно льстивых выражениях: «Племянник великого кардинала рожден как выигрывать баталии, так и подписывать договоры... Тот, кто заслужил памятники в Женеве и покорил остров Минорка, невзирая на невероятные трудности...» и так далее. Ришелье переслал это письмо Пари-Дюверне в знак своей благонадежности. Но затем вместо того, чтобы преследовать Камберленда с его разбитой армией, он застрял в Ганновере, выжимая деньги из гражданского населения. Всякий раз, как бургомистр какого-нибудь городка подносил ему ключи — всегда сделанные из чистого золота, — Ришелье их тут же опускал в карман. Бедняги бургомистры печально замечали, что Тюренн обыкновенно брал города, но возвращал ключи.

«Это вполне вероятно, — замечал на это Ришелье, — господин де Тюренн был неподражаем». Он взимал громадные деньги с домохозяев, предпочитавших платить, чем пускать солдат на постой, словом, не упускал ни одной уловки, при помощи которой в те времена мог обогатиться генерал. Собственные же солдаты прозвали его «papa la maraude» («папаша- мародер»), и скоро в армии не осталось и следа дисциплины. Ришелье верил, что армия должна жить за счет занятой страны, и разрешал своим солдатам беспрепятственные грабежи и бесчинства среди гражданского населения. Но наконец он снова обратил внимание на военные дела. Как и при взятии форта Сен-Филипп, герцог не стеснял себя правилами военного искусства и, не имея плана сражения и не позаботившись о надежных коммуникациях, погнался за герцогом Камберлендом до самой Эльбы. Ришелье явно нарывался на неприятности, но необыкновенное везение не покидало его. Он зажал Камберленда с армией между Эльбой и морем, так что тому ничего не оставалось, как пойти на переговоры о капитуляции. В этот момент Семилетняя война могла бы завершиться после единственной кампании, Европа лежала бы у ног Людовика XV и Марии-Терезии, а маркиза де Помпадур вошла бы в историю как гений внешней политики, если бы признали ее заслугу в заключении союза с Австрией, за который потом так ругали. И если бы регент, имея в свое время-достаточно оснований, чтобы срубить господину де Ришелье целых четыре головы, отрубил хотя бы одну, история Франции могла бы сложиться совершенно иначе.

Вместо того, чтобы взять в плен Камберленда и разоружить его войска, Ришелье договорился с ним и отпустил, взяв слово, что англо-германская армия Камберленда будет расформирована и не поднимет оружия против Франции до конца войны. Это соглашение, известное как Клостерсевенская конвенция, было совершенно бессмысленно. Ни Ришелье, ни Камберленд не имели полномочий подписывать какие бы то ни было договоры, и их соглашение одинаково плохо встретили — сначала в Лондоне, затем Фридрих, а потом и в Фонтенбло. Flo пострадали от этого соглашения французы. Ришелье подписал его по обыкновенному своему легкомыслию без указания сроков выполнения статей к забыл внести в текст запрет Камберленду и его войскам сражаться против союзников Франции. Отчасти в этом роковом соглашении был виноват Берни. Хотя в мемуарах он представляет дело так, будто весть о договоре была подобна разорвавшейся бомбе, причем Ришелье поставил его перед свершившимся фактом, но письма Берни к Стенвиллю показывают, что он прекрасно знал, что происходит что-то в этом роде и вовсе не осуждал происходящего.