Мадам де Помпадур - [47]

«Если бы я не знала, что Вы больны, — писала она, — то догадалась бы об этом по второму Вашему письму. Я вижу, что Вы мучаете себя из-за ужасных вещей, которые кто-то Вам сказал или сделал, но, право же, пора бы Вам к этому привыкнуть. Вам следует помнить, что такова участь великих людей — при жизни их всегда унижают, а когда они умрут, то начинают восхищаться ими. Подумайте о Расине и Корнеле, с Вами обращаются не хуже, чем с ними. Я уверена, что Вы не совершили ничего, чтобы обидеть Кребильона. Как и Вы, он имеет талант, который я люблю и уважаю. Я приняла вашу сторону против всех, кто обвиняет Вас. Я знаю, что Вы неспособны на такое позорное поведение. Вы совершенно правы, говоря, что мне на Вас клевещут, но я отношусь ко всем этим гадостям с крайним презрением.... Прощайте, берегите себя, не гоняйтесь за прусским королем, сколь ни тонка его душа. Теперь, когда вы знаете прекрасные качества нашего повелителя, Вам и думать не следует покинуть его, а уж я точно не прощу, если уедете».

Но он все-таки уехал, и можно было ожидать, что в пылу столкновений с таким достойным противником, каким был Фридрих, забудутся хоть ненадолго все обиды на соотечественников. Но ничуть не бывало. Чем несчастнее Вольтер чувствовал себя в Германии, тем сильнее винил мадам де Помпадур в том, что сам себя изгнал из Франции. Она должна была заставить короля полюбить его, Вольтера, обеспечить ему более теплое отношение в Версале, и вот тогда он бы там остался и ничего этого бы не произошло. Поэтому он излил свое недовольство маркизой в совершенно отвратительных стишках:

Она своею матушкой проворной У отчима постели взращена.

Творение природы и уборной,

Могла бы в опере греметь она,

Могла бы царствовать в борделе,

Но вот у короля в постели

Любви решительной рукой помещена.

После этого несколько лет между ними не было никаких отношений. Впрочем, пенсию свою он получал исправно. Немногие женщины способны на такое великодушие, но мадам де Помпадур знала себе цену, она не страдала ни от комплекса неполноценности, ни превосходства, а видела себя такой как есть, и в целом ей нравилось то, что она видит. Поэтому она шла по жизни со спокойной уверенностью в себе, которая лишь возрастала с годами. Только одно могло ее напугать или огорчить — мысль о том, что она может потерять короля.

«А вот и мои киски, — восклицала она, поспорив с королем о политике (причем он, как всегда, говорил, что его судьи в душе республиканцы, но что система простоит так долго, что на его век хватит). — Они не поймут такого серьезного разговора. У вас, сир, есть для развлечения охота, а у меня — они». Кисками были мадам д’Амблимон и мадам д’Эспар- бе. Мадам д’Амблимон называли еще маленькой героиней, потому что однажды она отклонила ухаживания короля, и мадам де Помпадур заставила его подарить ей в утешение бриллиантовое колье. Король заговаривал о Ламартре, своем егере, который был большой чудак. Появлялись новые лица, и король начинал для них рассказывать сначала, а мадам де Помпадур его к тому поощряла и всегда слушала его рассказы так же внимательно, как в первый раз.

Ее камеристка и наперсница мадам дю Оссе забавлялась, записывая эти разговоры, сидя на своем балкончике для подслушивания, или во время дежурства. Мадам де Помпадур хотела, чтобы та была в курсе всех дел и позволяла ей приходить и уходить, когда она пожелает. «Мы с королем вам полностью доверяем и продолжаем разговор при вас, как будто вы любимая кошка или собачка». Эта женщина была необразованна, так что нацарапанные ее рукой без всякого плана описания разных сцен и событий представляют собой сплошную мешанину, но она обладала даром уловить и передать тон разговора, и все, ею написанное, полно жизни. Она происходила из простых, то есть, далеко не самых знатных дворян, и есть основания предполагать, что они с мадам де Помпадур были знакомы с детства. Вероятно, мадам дю Оссе была бедна, если согласилась принять должность камеристки, но совершенно ясно, что ей это занятие очень нравилось. Мадам де Помпадур заботилась о своих слугах, и они платили ей любовью.

Когда мадам де Помпадур умерла, один приятель застал Мариньи сжигающим бумаги своей сестры. Он взял в руки сверток и сказал: «Вот дневник ее горничной, очень достойной особы, но писала она сущий вздор». Этот друг имел пристрастие к занимательным историям и попросил отдать записки ему. Мариньи так и сделал, а со временем они перешли в руки мистера Кроуферда из Килвиннинка, жившего во Франции шотландца, собирателя произведений искусства и друга мадам дю Деффан, королевы Марии Антуанетты и Ферзена. Он подготовил дневник мадам дю Оссе к изданию и опубликовал его в 1809 году, но рукопись оригинала исчезла. Конечно, подлинность этого документа вызывала сомнения. И действительно, кажется весьма странным, что Мариньи мог столь небрежно поступить с документом, непосредственно касавшимся его сестры. Однако Мариньи имел причудливый характер, совершенно лишенный сентиментальности. Как только она умерла, он распродал все самые сокровенные вещицы, напоминавшие о ней, хотя нет сомнений в том, что он питал к ней глубокую привязанность. Мемуары госпожи дю Оссе кажутся правдоподобными, и если они подделаны или дополнены, то, вероятно, это сделал человек, знавший двор изнутри, так как сообщаемые в них подробности часто подтверждаются другими мемуарными источниками, рукописи которых изданы через много лет после выхода в свет дневника камеристки. В общем, кажется проще поверить, что мадам дю Оссе сама их написала.