Мадам де Помпадур - [45]

Что касается мадам де Помпадур, которая так любила Париж, то она и вовсе перестала туда ездить, потому что всякая попытка там появиться могла повлечь за собой позорный инцидент. Если она отправлялась в Оперу, ее встречали издевательскими возгласами, слишком громкими и слишком долгими для искренних приветствий, если ехала в монастырь навестить дочку, ее экипаж забрасывали грязью. А однажды она приехала на обед к господину де Гонто, но возле дома собралась такая чудовищная толпа, что хозяин был вынужден поспешно вывести маркизу через черный ход. Однако все это нимало не влияло на рост ее могущества при дворе. После изгнания Морепа и путешествия в Гавр двор признал ее высшее превосходство. И лишь Бог или другая женщина могли положить конец ее возвышению; ни один мужчина на это рассчитывать не мог.

Враги маркизы все выжидали, но напрасно — им так и не удалось увидеть ее низвержения. С этих пор король, хотя очень привязанный к своим старым друзьям, заводил новых только при посредстве мадам де Помпадур, а все милости и должности получались лишь при ее помощи. Придворные выработали новое обращение с ней, а она — с ними. На ее лестнице толпились люди, которым было что-нибудь нужно от маркизы. Она ласково принимала просителей, терпеливо выслушивала и старалась сделать для них все возможное.

Мармонтель рассказывает, как посещал ее во время туалета с Дюкло и аббатом де Берни. «Здравствуйте, Дюкло, здравствуйте, аббат», — тут она ласково потрепала Берни по щеке и уже тише и серьезнее проговорила: «Здравствуйте, Мармонтель». В ту пору Мармонтель был нищим, никому неизвестным, неудачливым молодым писателем. Ой принес маркизе рукопись, которую она обещала прочесть. Когда он пришел забрать свое сочинение, она поднялась с места, едва его завидев, и, покинув растерянно стоявшую толпу придворных, увела его в другую комнату. Они поговорили несколько минут, и маркиза передала автору его рукопись, испещренную карандашными пометками. Очутившись опять среди придворных, Мармонтель заметил, что это оказало на них невероятное воздействие. Все протискивались к нему, чтобы пожать руку, а один вельможа, едва с ним знакомый, сказал: «Вы ведь не порвете со старыми друзьями?»

Как в спальне у королевы, в ее комнате не было стула для посетителей, а потому им приходилось стоять, кем бы они ни были, хоть принцами крови. Во всей истории Франции не было другого простолюдина, который осмелился бы так себя вести, и несмотря на это протест против поведения маркизы был выражен, кажется, всего дважды. Не найдя, куда бы присесть, принц де Конти плюхнулся на ее кровать со словами: «Славный матрасик!», а маркиз де Сувре примостился на ручке ее кресла, не прерывая беседы («А другого сиденья я не увидел!»). Но этих дерзких выходок больше никто не повторял, и маркиза поставила на своем, как ей удавалось почти во всем. Она принялась изучать придворное обхождение прежнего царствования и решила идти по стопам мадам де Монтеспан — сидела в театральной ложе былой фаворитки, занимала ее место в церкви. Замечено было, что о себе и короле она говорит «мы».

«Теперь мы не увидим вас несколько недель, — объявляла она послам накануне поездки, — ведь вряд ли вы возьмете на себя труд доехать до Компьени и отыскать нас». Гостям ее загородных домов теперь полагалось являться в принятой в каждом из них униформе, как в королевские коттеджи. Ее свита из восьмидесяти пяти придворных включала двух кавалеров ордена Святого Людовика и знатных дам. Чтобы разместить их всех, она построила в Версале особняк «Резервуар», где хранились также избытки ее художественных собраний. Здание представляло собой по сути дела пристройку к дворцу и соединялось с ним крытым переходом. Все эти признаки полновластия приходили постепенно, и мало-помалу придворные усвоили, что теперь в Версале живут две королевы Франции, причем правит не та из них, что замужем за королем.

Глава 11. Друзья и светские беседы

 

Вольтер, важный и деловитый, занимающий при дворе две должности — королевского историка и придворного кавалера, хозяин комнаты над кухней принца Конти и над общественной уборной, имеющий столь высокопоставленную приятельницу, казалось, достиг той тихой гавани, где мог бы с приятностью поживать в старости. Версаль был не так уж плох как место для работы. Мармонтель, которому мадам де Помпадур предоставила синекуру в департаменте, подчиненном Мариньи, и маленькую квартирку, чтобы уберечь его от забот о крове и хлебе насущном, говорит, что провел там самые счастливые и плодотворные годы жизни. Во дворце имелось превосходное книжное собрание (тогда еще в целости и сохранности), уступавшее лишь библиотеке на улице Ришелье. Вокруг короля и двора околачивалась такая толпа народу, что нетрудно было остаться одному, и иногда о нем неделями никто не вспоминал. Но Вольтер по своему обыкновению пилил сук, на котором сидел. Он написал невероятно бестактные стихи, в которых говорилось, что мадам де Помпадур есть украшение «двора, Парнаса и Цитеры», и призывал ее и короля хранить то, что каждый из них завоевал. За победой французов при Берг-оп-Зооме в 1747 году последовали такие строки: