Мадам де Помпадур - [35]

Во-вторых, именно в это время зародилась великая нелюбовь парижан к маркизе де Помпадур, от которой она страдала до конца своих дней. Версальская толпа ненавидела ее, потому что ока была мещанка, буржуазия же возненавидела ее за связь с правительством, а значит, и со сборщиками налогов. Театр стал тем «козлом отпущения», которого они винили во всех своих горестях. Говорили, что это неоправданное сумасбродство, а так как налоги были высоки и в народе царила нищета, то по столице гуляли до смешного раздутые истории о тратах маркизы. Временный театр под лестницей будто бы обошелся в тысячи ливров. Нельзя забывать и о том, что в те времена и пьесы, и актеры считались безнравственными. Даже великому Мольеру едва не отказали в христианском погребении, потому что некогда он был актером; многие священники не желали причащать актеров (Итальянская комедия получила особое разрешение причащаться, из-за чего в «Комеди Франсез» страшно злились); а святоша-дофин осенял себя крестным знамением всякий раз, когда ему случалось проходить мимо театра. По рассказу д’Анжервилля, в подражание маркизе «вся Франция пристрастилась к сцене, что принцы, что буржуа. Мода проникла даже в монастыри и наконец отравила души множества детей, которых стали воспитывать для этой профессии. Словом, развращение дошло до крайних пределов». Это была неправда, театр любили и раньше, но так удобно было обвинить во всем мадам де Помпадур. С тех пор она уже ничем и никогда не могла угодить толпе.

Глава 9. Королевская семья и семейство Пуассон

 —      Было очевидно для всех, что дофина, впавшего в уныние после смерти жены, необходимо срочно женить снова и ждать скорого появления наследника престола. Крохотная «маленькая мадам», своим рождением убившая мать, была с точки зрения престолонаследия бесполезна, а сам дофин был единственным сыном Людовика XV. Осенью 1764 года для короля поспешно составили список принцесс-претенденток с обычными нескромными биологическими подробностями, сообщенными послами при иностранных дворах. В частности, предлагалась очередная испанская сестра, на этот раз сущая карлица, смуглая до черноты, на что король довольно пренебрежительно заметил, что народ Франции не потерпит кровосмешения. Мадам де Помпадур решительно поддерживала одну из кандидаток, пятнадцатилетнюю Марию-Жозефу, дочь сводного брата Морица Саксонского, курфюрста Августа III, занимавшего польский престол. И король, и маркиза любили маршала Сакса. Король был ему обязан многими победами во славу Франции и считал его одним из своих кузенов, хоть маршал и был бастардом, подарил ему замок Шамбор и назначил главнокомандующим вооруженных сил страны. Господин граф де Сакс, назначаю вас главноко-мандующим моими армиями. — Сакс повернулся к графу де Клермону:

—      Что сказал король?

—      Я тоже не слышал. Сир, граф де Сакс не расслышал, что Вашему величеству было угодно ему сказать.

—      Господин граф де Сакс, — повторил король громче, — произвожу вас в главнокомандующие армией, как господина де Тюренна. Теперь-то вы меня слышали?

—      Да, сир. Мне остается лишь умереть так же, как господин де Тюренн. (Тюренн пал в бою.)

Принять племянницу этого человека в Версале в роли дофины было бы приятно всем. Крупные деловые круги во главе с братьями Пари тоже были очень расположены в пользу этого союза. И наконец, что тоже немаловажно, имелись все основания ожидать, что эта принцесса окажется весьма плодовитой.

Надо сказать, что Саксония в ту пору вызывала в умах версальских обитателей только одну мысль — это была страна фарфора, знаменитой Мейсенской фабрики, где лет за тридцать с небольшим до того изобрели секрет фарфоровой массы и с тех пор хранили его в тайне. И только у королевы Марии Лещинской Саксония вызывала более мрачные ассоциации. Август III прогнал ее отца, короля Станислава, с польского трона и теперь сидел в его дворце. И хотя Станислав по сути дела был совершенно счастлив, правя в Люневиле, королеву глубоко возмущала перспектива приобрести в качестве невестки дочь отцовского соперника. Но король уже принял решение. Мадам де Помпадур, которую он видел день и ночь, стояла за этот брак, и королева, с которой король никогда не виделся наедине, не решилась поднять голос против него. Она могла лишь дуться, понимая, что не имеет влияния на мужа, которого к тому же очень страшилась. Помимо всего прочего сложилось так, что в это время на рынке невест оказалось меньше подходящих принцесс, чем обычно, и Мария-Жозефа была едва ли не единственной среди них католичкой нужного возраста.

Итак, Ришелье отправился в Дрезден, чтобы привезти Марию-Жозефу. Он буквально потряс обнищавший саксонский двор великолепием свиты, нарядов и экипажей и закатил пышный пир, сделав вид, будто не заметил, как гости расходятся, нагруженные его столовым серебром. Принцессу вверили заботам герцогини де Бранка (не «большой», а «маленькой»), ее будущей старшей фрейлины, и препроводили в Версаль. Король забрал драгоценности покойной дофины от «маленькой мадам» и преподнес их Марии-Жозефе в подарок на свадьбу. Он же выбрал подарки, которыми ей предстояло одарить своих дам, и все эти вещи составляли пару к тем дарам, что фрейлины получили от ее предшественницы: к часам — футляр и так далее. Словом, все устроил так мило и благоразумно!