Кремневый скол - [5]

— Мушни кремняка поймал! — соврал Руслан.

А ему многие верили. Постояльцы кофейни бурно отреагировали на праздную реплику Руслана.

— Мужчину или женщину? — посыпались вопросы со всех сторон.

Руслан растерялся. По жизни он сбрехнуть — будь здоров, но как ученый предельно точен. Можно соврать, что неандерталец найден, но подробности — это уже наука!

— Конечно, женщина! — пробасил Чачхал, усаживаясь на переднее сиденье рядом с водителем.

Дверь, кстати, он отпер походя своим перочинным ножом с серебряной цепочкой, причем так ловко, что только хозяин понял это с ужасом. Но Чачхал открывал умело, не ломая замки.

— Правда, что она говорит по-абхазски?

— Правда? Правда? Правда? — уже вдогонку вопрошала встревоженная кофейня.

— Она немая, — решил оставить за собой последнее слово Чачхал, из множества способов прекратить дальнейшие расспросы выбрав именно такой прием: кремнячка — попросту немая, и уже не имеет значения, на каком языке она немотствует.

Имеет значение, да еще какое! Ибо не наука сама по себе, а политические выводы из нее интересуют толпу. Толпа готова при случае даже взять на себя содержание ученых, лишь бы их поиски продолжались в интересующем ее направлении. Толпа требует от науки не открытий, а подтверждений. А в то маргинальное время, когда все слои населения были толпой, любая научная новость должна была служить единственной цели: утереть нос недругам которые, в свою очередь, с гораздо большими возможностями заставляли собственных ученых заниматься тем же самым.

— Как — немая? Что значит: немая! — возмутилась кофейня вслед машине.

Машина уехала, а в кофейне долго недоумевали, как же это Мушни поймал кремнячку, да немую. Не мог он, что ли, подобрать говорящую, чтобы по телевизору показать, что кремняки говорят именно по-абхазски, и еще раз доказать им, что мы на своей земле ни с кем не разделяем своей автохтонности! А такие понятия, как автохтонность и аборигенность, наравне с понятием статуса, кворума и эпиграфики, были тогда не только всем знакомы, но и полностью занимали мысли и чувства людей.

К тому же упомянутая телепередача о хуапских кремняках была показана недавно. Она запала в душу зрителям. Никто не сомневался в том, что кремняки вот-вот обнаружатся. Все опасались, что их могут перехватить и подкупить, как это делали частенько с заезжими журналистами и представителями различных международных организаций: не успеет тот выйти из Народного фронта Абхазии, как через час его видят в сванском ресторане с поросячьей ножкой в зубах в окружении грузинских неформалов.

— Дождется Мушни, — клокотала кофейня, — что выхватят у него из-под носа кремнячку, не только не немую, а без умолку говорящую на одном из грузинских языков!

А Чачхал и Руслан уже были в пути.

— Ахахайра! Хайт! Хайт! — издал традиционный абхазский боевой клич Руслан. Он был доволен.

* * *

Говорят же, что джигит с конем своим составляет одно целое. Так и водитель, которого выбрал Чачхал, составлял одно целое с машиной. Много времени пришлось провести водителю в любовном томлении, пока он, наконец, не воссоединился с ней, желанной, цвета «Адриатика». В оны времена его дед назвал бы коня Карагёз, а водитель именовал свою «шестерку» Куколкой. И какой он сам был аккуратный и подтянутый, такой же аккуратной и подтянутой была его Куколка. Она стояла у гостиницы «Рица», смиренно, как умный конь, дожидаясь хозяина: вся в голубых лучах под солнышком — ни пылинки. И в салоне было стерильно, как в шприце, о чем свидетельствовал стерильный вид самого человека — в аккуратном чехле, точнее, в костюме с накрахмаленной рубашкой, белевшей из-под твида, и галстуком, раз и навсегда завязанным правильным треугольником. Человек этот, даже когда хвалил машину, делал это смущенно и целомудренно. Но ее и хвалить не надо было: внешне ее достоинства были на виду, а невидимые проявлялись сразу же, с первыми оборотами прекрасного двигателя.

Чачхал знал: у такого всегда машина в порядке и нет проблем с бензином.

И вот они едут. Чачхал уселся рядом с водителем и, поигрывая все тем же ножом с серебряной цепочкой, отдает водителю короткие команды не только где повернуть, но и когда переключать скорости. Делал он это совершенно необидно, так что водитель воспринимал команды Чачхала естественно, как команды дорожных знаков. Он только хотел бы знать, далеко ли его повезут. Но и спрашивать пока рано: они только выехали из города.

А счастливый Руслан потирает руки, словно уже сидит за столом у Мирода, точнее, вдоволь наработался, помогая Мушни и Нине. Скоро будут на месте.

Но дорога предстояла им не такая безоблачная, как началась.

Джигит по имени Камидат, или Нур

— Партбилета я никогда не сдам. Мы всем колхозом написали заявление: прямое подчинение ЦК КПСС и только! — произнес Нур-Камидат. — Медаль тоже мне присудили, потому что заслужил, потрудился. Наездников в Гудаутском районе хватает, но всех не награждают, — добавил он гордо.

Джигит пытался в основном обращаться к Мушни, но то и дело, чтобы переспросить, он опять глядел на Нину. Взгляд наездника поворачивался к Нине как-то самостоятельно, независимо от хозяина. Нур-Камидату было уже чуточку неловко перед Мушни. Ты же помнишь, как он смущался, но глазел на нее, называя не иначе как «ученой девушкой из Ленинграда». И продолжалось это до тех пор, пока джигит не узрел кремнячку. А тебе с подружкой только того и надо было, чтобы Камидат, то есть Нур, сохнул по Нине и приезжал каждый вечер: вам бы все кататься на лошади и лакомиться сладкой грушей!