Рядом с ним, справа, что-то противно всхлипнуло. Чачхал, у которого была отличная память на голоса, ох как не хотел поворачиваться в ту сторону!
— Зачем надо было спешить! — замурлыкало нечто там, справа.
Делать было нечего. Чачхал обернулся. Рядом с ним возлежала Каннабисони-Га, ужасная, как те семь лет молодости, которые прошли не там, где ему хотелось.
Чачхал понял, что «тут пытаются нас шантажировать».
— Че? Че? — прохрипел он возмущенно.
— Разве нельзя было дотерпеть до свадьбы? — начала свой беспардонный шантаж Каннабисони-Га, дщерь Аричалы Мигундуси.
Не знала, дура, что это — Чачхал: тут где сядешь, там и слезешь!
* * *
Одним словом, с утра пошло-поехало.
Сначала было спокойно, если не считать инцидента с иском Каннабисони-Ги и ее матушки Аричалы Мигундуси, но этот инцидент легко замяли. А потом выяснилось, что в эту ночь четыре жены вождя, как говорится, «пописали» друг дружке личика подаренными вчера бритвами: теперь Нао-Нага Бунди-Кура мог, отдав их, постылых, СВ и СП и рядовым воинам, пополнить свой гарем другими девицами, отчего в отменнейшем настроении пребывали некоторые воины, и в особенности СВ и СП, а сам вождь, умевший скрывать свои чувства, был внешне невозмутим. Но давайте по порядку.
Держа ореховый прут, Чачхал уселся на почетное место. Но не успел он выкурить утреннюю Трубку Размышлений, как около шалашей начался шум. По характеру шума Чачхал сразу понял, в чем дело: так шумят только женщины, когда дело касается их чести.
Пошло-поехало. Несчастная, опозоренная Каннабисони-Га и ее мать Аричала Мигундуся, еще более несчастная и опозоренная несчастьем и позором старшей дочери, впервые в жизни спорили. А спорили они, вырывая друг у друга кожаный ремень, смазанный скользким медвежьим жиром.
— Уйти из жизни надо мне, осрамившей свою мать! — противно визжала Каннабисони-Га.
— Нет, повеситься надо мне, моя милая доченька! Я тебя воспитала в излишней доверчивости! — шипела Аричала Мигундуся. При этом поблизости не видно ни одного раскидистого папоротника, на суку которого можно повеситься, так что было ясно, что снова «тут пытаются нас шантажировать».
— Тяжело в деревне без нагана! — воскликнул Чачхал, ибо ненавидел всякую наигранность. Возмущенный, он вскочил, помахивая ореховым прутом…
Но пропустим ненужные подробности разборки. Гораздо важнее, что именно это обстоятельство сыграло в тот момент роль, которую много позже (или раньше?) сыграло яблоко, своим падением на голову ученому поторопившее открытие закона земного равновесия (притяжения, тяготения).
Изъятый у фурий кожаный ремень оказался достаточно тугим и прочным, а фундуковый прут у Чачхала был в руках — и вскоре отличный лук был готов. Потребовав, чтобы ему принесли наиболее тонко сработанные кремневые наконечники, он без особого труда изготовил еще несколько стрел…
Да, Чачхал невольно способствовал милитаризации племени. Да, Чачхал, изготовил Летящие Ножи, научил неандертальцев пользоваться оружием, бьющим на расстоянии. Но при этом комплекса Оппенгеймера он и не думал испытывать и не считал, что ему придется всю оставшуюся жизнь освобождаться от своего греха подвижничеством на ниве общественной деятельности. Ибо был убежден, что по крайней мере еще пару тысяч лет это новшество вряд ли привьется в военном быту Племени Щедрых: отстреляют те несколько стрел, которые Чачхал изготовил, а потом лук перейдет к жрецу, а Певец, который и знает-то оружие на ощупь, воспоет его в очередном гимне. И на этом все закончится.
Невольно торопя ход истории, он не задумывался над тем, что новые виды вооружения усваиваются человеком легче и охотнее, чем иная новая технология.
И вот что из этого вышло.
Когда для испытания оружия Чачхал распорядился поставить мишень, Вождь Племени Щедрых предложил ему выбрать по желанию — Аричалу Мигундусю или дочь ее Каннабисони-Гу. К открытому негодованию и скрытой радости матери и дочери, Чачхал предпочел простую тыкву.
Он выстрелил и пробил тыкву насквозь. Племя ликовало.
Теперь предстояло вождю испытать оружие.
Однорукий Нао-Нага Бунди-Кура за отсутствием лучшего воина Нгуньчи Нгам-Гамлу, еще вчера за прекрасное представление удостоенного Чести Второго Пальца (см. стр. N), предложил стрелять СВ и СП. Тот согласился, не смущаясь тем, что он не только Старейший Воин, но и Слепой Певец. Стрела действительно угодила в грудь Аричалы Мигундуси: подтверждалась гипотеза о наличии третьего глаза у неандертальцев. И хотя рана Аричалы Мигундуси была незначительной, вождь вручил дротик одному из юных воинов, чтобы прекратить ее страдания. Ее страдания, не успев начаться, были прекращены.
Доволен был Вождь, избавившийся от фурии; радовалось племя: проблема обеда была решена; и, надо полагать, удовлетворена сама Аричала Мигундуся, которая так жаждала именно смерти. Искренне огорчена была только разве Каннабисони-Га.
Стоит ли говорить, что творилось в душе Нины при виде всех этих ужасов? Бедная девушка едва не лишилась чувств.
* * *
Большинство людей, Сашель, не способно отрезать голову курице, но в ресторане съедят хоть человечину. Запрет на человечину в принципе легко преодолим. Если мы все еще не съедены, то благодаря отвращению к нашему мясу, а не чьей-то жалости и страданию. Милосердия в людях достаточно, но в ежедневных своих поступках мы рискуем оказаться соучастниками большого греха, вкусив на какой-то стадии именно его плодов. Все начинается в простой столовке, где мы съедаем то, что заклано казенной рукой, не будучи уверены, что государство не подсунуло человечины вместо свинины. Наше неведение тут не снимает с нас вины. Потому что каждый из нас, привычный к обману населения государством, держит в своей голове два обстоятельства: а) сам грех изначально совершен не нами; б) последствия греха вкушаются всем миром.
