— Дык… Плутовка ты этакая, — утешал сам себя джигит. — Дык… Не ворвусь я. Не надо бояться. Воздержание лишь украшает горца! — успокоил он себя.
Действительно, у горцев принято не врываться в опочивальню к невесте в первую же ночь, а подождать несколько дней. И то, что Минадора подталкивает его к патриархальности и неторопливости, не только говорит о ее целомудрии, но и делает ожидание еще слаще.
Он постучал в окно спокойным и деловым стуком. Она подошла.
— Возьми это и спрячь на ночь! — он протянул ей партбилет и медаль. — Только тебе доверяю их. Все это досталось мне недаром! — добавил он.
Прежним женам такой чести он не оказывал. «Минадора» приоткрыла окно и взяла у Камидата вещи. Шпингалет снова защелкнулся. И еще задвинулись деревянные ставни.
Торопливость в таких делах позорна, решил Камидат, идя прочь от крыльца дома. Долго бродил он по двору, стараясь унять волнение. Луна стыдливо спрятала свой лик за облаками, как невеста за чадрою ставен. Потом выглянула снова. Вдруг Нур-Камидат остановился и прислушался. Из комнаты девушки доносился звук ачарпына[5].
Ачарпын висел на ковре над кроватью.
— Минадора! — растрогался Нур-Камидат. — Ми-на-до-ра!
И стало ему жаль ее, одинокую и еще не знающую, что спутник жизни ей попался достойный и — да, да, Минадора! — обещающий быть покладистым, внимательным и мягким!
Он подкрался к дому и стал под окном. Мелодия, которую он услышал, напоминала обычную, пастушескую.
Нгуньчи Нгам-Гамлу, потрясая палицей, спешил на выручку деве из Племени Летящих Ножей. Но пещерный медведь, грозя клыками, огромными, как находка в Б6, опережал его, идя наперерез. Бедная девушка даже нюхнула второпях оставленного неандертальцами снадобья, чтобы умирать было не так больно. Но зверь был слишком близок: снадобье не успело бы подействовать. Надо было что-то решать самой!
И мужество не покинуло ее перед лицом, казалось бы, неминуемой гибели. Пещерного медведя первобытные люди — это доподлинно известно науке — могли одолевать в борьбе за зимние стойбища, но это удавалось им только всем племенем, да и то ценой неимоверных жертв. Осенние Волосы не могла допустить, чтобы этот дикий рыцарь вступил в единоборство с медведем. Спасительная идея пришла ей в голову молниеносно.
Губная гармошка, неизменная спутница всех археологов, привычно висела на груди (только чехольчик она где-то выронила). А руки у нее были связаны, но, на ее счастье, не привязаны к корневищу: она могла ими двигать. Нина взяла гармошку и приложила к губам.
Сладкие звуки Пляски Одинокого Медведя полились навстречу чудищу. При первых же звуках этой душещипательной мелодии даже видавшие виды современные медведи пускаются в глупый пляс; сами судите — может ли устоять перед этим изощреннейшим лакомством души примитивный пещерный зверь!
И пошла медведица по кругу, смешно, по-человечьи вытянувшись.
Захотелось медведице и деточек кликнуть на разудалый пляс. Захотелось ей, бедовой, чтобы детишки ее, медвежата, покуражились. И стала она звать медвежат голосом своим, от которого задрожала окрестность, да не слышали они матушки, увлеклись, видать, веселой игрой. Тогда стала медведица удаляться к своей пещере, продолжая плясать.
* * *
Чтобы медведица не раздумала и не воротилась, Нина заиграла еще громче.
И вскоре она была спасена. И свободна. От пут.
Восторженные воины окружили ее. Они решили повести эту расчудесную скво в вигвам вождя — и немедленно. Особенно радовался Нгуньчи Нгам-Гамлу.
— Эвона! — восклицало это простое и милое существо, наделенное даром испытывать эстетическое наслаждение, но только не способностью его конгениального выражения в словах. — У-блин!
Он был настолько восхищен девушкой из Племени Летящих Ножей, что теперь готов был на все, дабы выхлопотать для нее пред лицом своего вождя и жреца Нао-Наги Бунди-Куры Честь Второго Пальца, непременно Второго Пальца!
