ЧИТАЕМ ЛЕМА — ЗНАЧИТ, НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО
Станислав Лем — редкостное явление в культуре XX века. Блестящий и самобытный писатель и в то же время социолог, философ-рационалист, склонный к точному математическому мышлению. Неудержимый фантазер и — сухой аналитик. Писатель удивительно разносторонний; он, как сказал бы Достоевский, «выскочил из мерки». Кажется, он перепробовал все фантастические жанры — от классической «научной фантастики» до рецензий на фантастику, еще не написанную. Не делал он только одного: не писал на потребу рынка.
Он стал одним из первых, а может, и первым, кто еще в начале пятидесятых годов провидел кибернетическую революцию, перевернувшую нашу цивилизацию.
Книги Лема переведены на десятки языков, едва ли не раньше всех — на русский. В Польше он — известнейший человек, поляки им гордятся, но у нас его читают никак не меньше, чем на родине. Лем не раз говорил, что нигде его так не встречали, как в Москве, Харькове и Ленинграде.
Почему так — разговор особый; несомненно лишь одно: интеллектуальная проза Лема, до предела насыщенная мыслью, адресованная далеко не всякому, нашла самых горячих поклонников в нашей стране. Сейчас, во времена уныния и неверия в собственные силы, уместно вспомнить об этом, ибо — Лем по-прежнему наш. И сегодня есть в России люди, сохранившие вкус к игре ума, к анализу тончайших, невероятно запутанных связей между обыденной жизнью и огромным зданием научных идей, инженерных достижений, информационных потоков. Может быть, самый верный знак, что не все еще потеряно,— постоянные на протяжении последних тридцати лет издания Лема.
Символично, что именно теперь приходит к нашим читателям многотиражное собрание его сочинений — до сих пор только в Германии выходило систематическое собрание Лема, притом куда меньшим тиражом.
В десятитомник издательства «Текст» войдут только художественные произведения, в абсолютном большинстве — фантастические. В собрание не включены ранние вещи Лема: повесть «Человек с Марса», романы «Астронавты», «Магелланово облако»— последние годы он предпочитает их не публиковать. В остальном фантастика Лема войдет в собрание целиком, за исключением лишь романа «Фиаско» и нескольких рассказов.
В свое время Лема переводили на скорую руку, с купюрами — вовсю работали цензорские ножницы. Поэтому все переводы тщательно сверяются с оригиналами, заново редактируются.
Вне собрания пока остаются художественно-философские сочинения: «Диалоги», «Сумма технологии», «Философия случайности»,«Фантастика и футурология». У этих книг — как и у романа «Фиаско» — свой круг читателей. Издательство намерено провести читательский опрос и по возможности выпустить книги философской прозы дополнительно, меньшим тиражом.
Мы отказались от традиционной статьи о жизни и творчестве автора и отсылаем читателя к произведениям самого Лема, прежде всего к эссе «Моя жизнь», которым открывается первый том, и к автобиографическому роману «Высокий Замок», публикуемому в пятом томе. Бегло охарактеризовать, «разъяснить» этого уникального писателя — задача невыполнимая, хотя бы потому, что его творчество связано с огромным пластом европейской культуры, с трудами философов, социологов, корифеев точных наук, с современной инженерией и, разумеется, с мировой литературой. От Платона до Норберта Винера и от Аристофана до Хорхе Луиса Борхеса — таков диапазон его привязанностей. Творчество Лема — это целый мир, читателя ждет увлекательное путешествие — каждого свое, ибо каждый найдет свой маршрут.
«Текст»
МОЯ ЖИЗНЬ
Mein Leben, 1983
© Константин Душенко, перевод, 1992
Эту автобиографию я писал, отдавая себе отчет в том, что мое перо притягивают два противоположных полюса. Один из них — это случайность, второй — организующая нашу жизнь закономерность. Чем было все то, в результате чего я появился на свет и, хотя смерть угрожала мне множество раз, выжил и стал писателем, и к тому же писателем, который пытается сочетать огонь и воду, фантастику и реализм? Неужели всего лишь равнодействующей длинного ряда случайностей? Или же тут было некое предопределение, не в обличье какой-то сверхъестественной Мойры, которая предрекла мою судьбу уже в колыбели, но таившееся где-то во мне самом — скажем, как и подобало бы агностику и эмпирику, в моей наследственности.
Разумеется, от роли случайности в моей жизни я не могу отмахнуться. Когда в 1915 году пала крепость Перемышль, мой отец — он служил тогда врачом в австро-венгерской армии — оказался в русском плену. Почти пять лет спустя, пройдя через хаос русской революции, он вернулся в родной Львов, и из его рассказов я знаю, что по меньшей мере однажды его как офицера, а значит, классового врага должны были поставить к стенке. Спасся он по чистой случайности: когда его уже вели на расстрел по улице какого-то украинского местечка, его заметил и узнал еврейский парикмахер из Львова; тот брил самого коменданта города и имел свободный доступ к нему. Благодаря этому отца (который, впрочем, тогда не успел еще стать моим отцом) освободили, и он вернулся во Львов к своей невесте. Эту историю — разумеется, в художественно переработанном и усложненном виде — можно найти в моей псевдорецензии (на книгу «De Impossibilitate Vitae»
