Китовый ус - [111]

Он побрел в зал ожидания, боясь остаться наедине с самим собой. Дозвонился до Веры Николаевны и немного успокоился, увидел очередь у буфета, захотел вдруг, до сосания под ложечкой, есть. Взял пару чудовищно толстых сарделек, кофе в бумажном стакане, присел за столик и принялся со злым аппетитом есть хлеб, намазывая его обильно, словно в наказание себе, отвратительной, явно недоделанной горчицей.

— Как, вы не улетели? — остановилась перед ним молодая женщина в зеленом буклированном пальто, в таком же берете. Она стояла с сардельками и кофе. — Вот уж не могу поверить, вы с таким напором шли на того дядечку что я подумала: «Этот молодой человек обязательно улетит».

— Как видите, — мрачно ответил Грахов и передвинул на противоположный край стола грязные стаканы, освобождая ей место.

— Спасибо, — сказала она. — Я тоже приехала вовремя, но не успела. Телеграмму дала, чтобы встречали. Пришлось еще одну дать, успеет ли?

— Вообще-то черт знает что за порядки, — ворчал Грахов. — Билет есть, есть самолет, а улететь на нем нельзя. Оставляли бы места для непредвиденных случаев. Со мной авиация каких только шуток не шутила. — Грахову было приятно болтать с ней, отодвинулись вдруг на задний план недавние его злоключения, и теперь он, как бы глядя на самого себя со стороны, подшучивал, как жил в стоместном номере в Минводах, сидел неделю в Ташкенте из-за снега, убрать его было там нечем, а когда летел из Хабаровска — в Красноярске заменили самолет, и явился в Москву без портфеля. Нет погоды, нет самолета — это обычно, обижаться не стоит, но вот чтобы погода была, самолет был, билет был…

— Вы журналист?

— Нет, корреспондент.

— Разве это не одно и то же? — засмеялась она.

— А почему вы подумали, что я журналист?

— Не знаю, но почему-то догадалась. Кроме того, — она немного замялась, — мне почему-то знакомо ваше лицо.

— Неужели? — спросил Грахов, внимательно посмотрел на собеседницу, — нет, он никогда не встречался с ней. Память на лица у него была цепкая, он мог за быть фамилию, имя, в каком городе встречался, но внешность помнил.

Женщина отвела взгляд, когда он в упор разглядывал ее. Отпивая небольшими глотками кофе, он стал, не глядя на нее, составлять словесный ее портрет (отметив в первую очередь свою ошибку — у нее зеленая вязаная шапочка с кокетливым помпончиком): неброские серые глаза, пышные светло-русые волосы чуть-чуть вьются у висков, ничем не примечательные брови, не редкие и не густые, не выщипанные и не подкрашенные, ресницы круто загнутые, густые, свои, небольшой курносый нос, нет он просто маленький, если смотреть на него сбоку, подобранные губы — сдержанная или сдерживающаяся натура, круглый, мягкий подбородок, светлая кожа, под глазами едва заметные морщины, на какой-то щеке небольшая родинка. На левой? А руки? Пальцы короткие, пухлые, ногти под ярким лаком. Перстень на безымянном пальце левой руки с зеленым камушком — любит все зеленое. Кольца на правой руке нет, не носит, не замужем? Глаза уставшие, добрые и, кажется, умные. А лет ей — двадцать пять…

— Мы никогда не встречались, — он посмотрел на нее еще раз внимательно, проверяя свою память, и нашел, что и с родинкой дал маху — не было ее. — Тип лица очень распространенный, вот многим и кажется, что меня где-то видели. Но вот интересно: я, например, не встречал людей, похожих на меня. Это, видимо, то же самое, что и с голосом — На пленке свой голос кажется чужим.

— И я не встречала похожую на себя, — она опять тихо засмеялась, а он добавил к портрету: красиво смеется, не очень-то выразительные в отдельности детали лица вдруг дополняют друг друга, лицо оживает, как бы просветляется, становится симпатичным.

— Нам пора познакомиться?

— Давайте, — согласилась она и подала руку: — Геля.

— А я — Алексей.

— Засиделась я, — спохватилась она и, оставив недопитый кофе, поднялась. — Надо возвращаться в Уфу. Сейчас уйдет последний автобус.

— Я провожу вас, — предложил Грахов и помог донести до остановки увесистый чемодан, перевязанный для верности новыми ремнями с деревянной ручкой.

Ночь была теплой и звездной, совсем летней, со звоном кузнечиков — их настойчивые трели придавали темноте объемность, таинственность. Над головой появлялись и исчезали самолеты, заглушая все звуки ревом и свистом турбин. Автобус стоял с открытой дверью, в салоне, ярко освещенном, никого не было.

Грахов почувствовал, что они потянулись друг к другу, она собирается уезжать без желания, да и ему не хочется расставаться, но признаться в этом вслух они еще не могли. Как у школьников: если понравились друг другу, то сколько же мучений, сомнений, как стыдно, страшно открыться — ведь тогда весь мир рухнет, станет совершенно иным, и неизвестно, как потом в нем жить. Конечно, у них сейчас уже не могло быть так, это лишь напоминало школьную ситуацию, но и отдаленное, но все же идущее оттуда сходство оживляло и согревало душу Грахова. Он понял, что наступил для них деликатнейший и самый важный момент — осмелятся они, и завяжется какой-нибудь узелок, а будут колебаться, сомневаться — оттолкнутся хотя и с сожалением, затеряются в глубинах этой не обозримой жизни, исчезнут навсегда и вряд ли вспомнят когда-нибудь о какой-то полночной встрече в уфимском аэропорту.