Китовый ус - [106]

— Скажите, пожалуйста, Вера Николаевна дома?

— Она с садом на даче, Алексей Степанович, — ответила девушка. — Может, ей что-нибудь передать. Она сегодня будет звонить.

— Видите ли, Катя, какое дело, — замялся Грахов. — Приехал вот, квартира закрыта, а ключей нет. Нельзя ли у вас оставить на время…

— Конечно, оставляйте.

Освободившись от вещей, Грахов направился было в пивной бар, но вовремя вспомнил запреты санаторного врача, поостыл, решил побродить по улицам, подумать. Собственно, он и в деревне все время думал, не однажды возвращаясь к тому дню, когда они познакомились, перебирая в памяти основные события семейной жизни, всякий раз заканчивая беглое и непоследовательное обозрение последним разговором с женой. Но в деревне он даже предположить не мог, что Антонина врежет второй замок и ему негде будет жить…

Когда месяц назад, перед поездкой в деревню, он вернулся из Ессентуков, то сказал жене, что его, кажется, подлечили основательно, хотя это было в лучшем случае полуправдой. Какое там основательно — в санатории дали больничный лист, чтобы он мог через несколько месяцев взять отпуск и снова приехать на лечение. Она, конечно, обрадовалась, а на другой день, взвесив все еще раз, что ли, или посоветовавшись с кем-то, заявила утром, перед тем как уйти на работу:

— Алексей, мы разные, чужие люди. Короче: давай разведемся.

Она сказала это в прихожей, уже поправив прическу и повесив на плечо широкий, на вид мясистый, желтый ремень модной сумки, которую привезла из Индии. Но почему она сказала это уже в прихожей? Стыдно было, трудно говорить? Не хотела продолжать разговор или давала как бы задание ему в течение дня подумать?

Он сидел на кухне, пил маленькими глотками через ручку-трубочку горячие ессентуки № 4 из фарфоровой плоской кружки с банальным орлом и банальной надписью «Привет с Кавказа» на густо-фиолетовом глазурованном боку. В Ессентуках он долго упрашивал продавца-гравера но рисовать ничего на кружке, предлагал двойную цену, но тот, сославшись на какое-то решение, не согласился и посадил в течение двух минут на бок кружки орла и надпись. Грахов привез ее домой — ему надо было пить четвертый номер еще две недели.

— Ты все хорошо обдумала? — спросил он первое, что пришло в голову, долил в кружку воды из бутылки.

— Да, представь себе, все! — с вызовом ответила она, должно быть, приготовилась к бурному, скоротечному скандалу, вооружилась неопровержимыми доводами, упреками и обидами.

— Ну что ж, как говорится, на здоровье, — сказал он безразлично и действительно в то время был совершенно спокоен, слова жены лишь слегка уязвили самолюбие. Это потом, но не в то утро поднимутся со дна души запасы неприятно-памятного, оно, оказывается, в течение всех лет исподволь выпадало в осадок.

Грахов боковым зрением видел: опять повернулась к зеркалу, двумя руками, отрывистыми, снующими движениями, взбила на висках прическу. «И прихорашивается, и скандалит!» — взвыл в душе Грахов, а потом не без иронии оправдал ее: «Женщина всегда остается женщиной. К тому же она, можно считать, — опять невеста».

— Значит, ты не против. Тогда пойдем в суд, — сказала она, оторвавшись от зеркала.

— Пожалуйста. Согласен. Но в суд иди сама, у тебя получится лучше. Честное слово.

Последние слова, да еще с «честным словом» были напоминанием о том, что она всегда считала его неудачником, неприспособленным к современной жизни, тюхой-матюхой, рохлей. Особенно ее раздражало его многолетнее сидение в качестве литсотрудника в одной негромкой отраслевой газете, в то время когда многие его однокурсники стали заведующими и редакторами отделов, а один даже заместителем главного редактора журнала. «Редакционная строка», — называла она его, переиначив на свой лад устаревшую «приказную строку». Она и фамилию его переиначила: Крахов. «Извини, рядовым родился, с тонкими-претонкими погонами, без просветов и звездочек. Но зато знаю свое дело, что дает право хоть немного уважать себя», — говорил он ей, когда разговор касался карьеры, новых назначений или когда ему надо было обоснованно отказаться от предложения перейти на иную работу. Все они, эти предложения, чувствовал он, не обходились без ее организующей роли. Она и в гости приглашала только нужных людей, как правило, людей старше по должности, для ровни по положению не было места за ее столом. Он же не хотел покидать свою работу — привык, хорошо ее знал и собирал материал для книги о древних городах. Собирал много лет, все готовился написать ее, но не начинал писать и хранил свой замысел в тайне.

«Послушай, когда мы будем приглашать в гости друзей, а не всяких начальников?» — спросил он как-то у нее.

«У тебя есть друзья? Вот не знала, — насмешливо ответила она и добавила: — С этими друзьями… если бы дважды подряд не повысили зарплату… считай, ты до сих пор сидишь на ста тридцати пяти рублях!»

«Ты за границей разучилась строить фразу по-русски. Сто тридцать пять — это было давно. И гонорары…»

«Гонорары», — иронически повторила она…

— Надеюсь, ты не станешь говорить знакомым, что она, мол, потребовала развод, когда я стал больным, немощным? — спросила она, все еще не уходя на работу.