Избиение младенцев - [6]

– Не знаю, – ответил я. – Всё может быть. Помнишь, что я долгое время был выключен из нормальной жизни.

– В них стреляли типы вроде тех, что ты сегодня видел у клиники. Двое из троих врачей в итоге скончались.

Его слова мне не понравились. Мысль о том, как один из этих дебилов нападает на меня или моего брата, обожгла меня будто пламенем от бензина, выплеснутого на раскаленные угли. Я вовсе не был из тех, кто после одной пощечины готов был подставить другую щеку, и мученики никогда не были моими кумирами. Я бросил взгляд на размытые огни стоп-сигналов и глазурь льда на дороге перед нами, которые, казалось, суживали её в форму воронки. – А почему ты не пристрелишь их первым? – спросил я.

– Порою мне даже жаль, что я не способен на это, – сдавленным голосом ответил брат.

Остановившись лишь раз, чтобы кое-что подкупить в супермаркете, мы наконец-то дома, где запахи ужина, бередящие мои слюнные железы, обволакивают весь интерьер теплом и лаской и мы с братом усаживаемся перед телевизором глянуть новости и пропустить по стопке скотча. Дениз встретила нас у входа и мы с ней обнялись (невестка с шурином, в чем проблема?) как члены одной большой счастливой семьи. Она поинтересовалась, как прошел мой первый день, но прежде, чем я успеваю открыть рот, сама ответила за меня: – Не очень-то сложно, да? Скучновато, верно? Не считая толпу отморозков перед клиникой, никогда не упускающих шанса покуролесить, так ведь? А как переживает это Филип? А, Филип? Филип!»

Я был чертовски уставшим, но скотч, разогнав мне кровь по венам, взбодрил меня настолько, что когда вошли племяши и уселись рядом на диване со своими комиксами и раскрасками, я почувствовал себя просто здорово, почувствовал себя полноправным членом семьи и без всяких претензий. Дениз подала говяжью грудинку с гарниром из запеченных в духовке картофелем, морковью и луком и свежими листьями салата, а на десерт пирог с кокосовым кремом. Мне сначала хотелось лечь спать пораньше, но потом, когда я заглянул в комнату к малышам, меня зачем-то дёрнуло, подменить брата и взяться за нудотное чтение им Винни-Пуха. Позже, в районе десяти вечера, когда, я разлёгшись на своей постели и, опять-таки благодаря Дениз, наслаждаясь тем, что моя комната выглядит комфортной и приватной, насыщённой всякими сувенирами, вышивкой и тому подобное, в щель двери просунулась голова брата: – Ну как ты себя чувствуешь, – спросил он, весь разомлевший от скотча и всего прочего, – всё нормально?

Я был тронут этим. Правда. Ведь до встречи с ним в аэропорту я был настроен к нему враждебно, поскольку я всегда завидовал Филипу, великие блестящие достижения которого ставил мне в пример наш отец. Я прогнозировал, что мой большой брат поведет себя со мной по-свински, и это свинское отношение будет поставлено им во главу угла, но оказалось, что всё совсем наоборот. Он умел ладить с людьми. Будучи доктором, он отлично разбирался в людских недостатках и пагубных пристрастиях, а значит он досконально разбирался и в своем младшем брате и заботился о нём, по-настоящему заботился. – Угу, –всё, что я смог выдавить из себя, надеясь, однако же, что интонация моего голоса позволит добавить к этому междометию всю остальную гамму чувств.

– Ну и ладно, – ответил он. Его силуэт обрамлял свет из коридора и вид его испещрённого морщинами лица с этими запавшими глазницами и унылыми горящими глазами придавал ему то выражение умиротворенной мудрости, которым так запомнился мне наш отец в его славные времена.

– А что с той девушкой, – спросил я, поддаваясь панибратству момента, – которая пришла сегодня последней?

Он преобразился. Теперь он смотрел на меня с каким-то недоумённым, отсутствующим выражением, как если бы разглядывал меня в подзорную трубу, но с обратного её конца. – Что за девушка? О чём ты?

– Ну та ... на вид совсем малолетка, в белой «аляске» и меховых полусапожках. Последняя. Последняя из посетителей. Просто интересно, ну ... какие у неё могут быть ну... проблемы, раз она пришла на какую-то процедуру или чего там ещё…?

– Знаешь что, Рик, – сказал он, вернув своему голосу прежний тон глубокой заморозки. – Я ведь пытаюсь дать тебе шанс не только ради памяти об отце, но также и ради твоего собственного блага. Но у меня есть к тебе одна просьба: не суй нос в дела моих пациентов. И не подумай, что это лишь просьба.

Следующее утро встретило нас холодным дождем, покрывшим коркой льда крышу нашей машины и снежной кашей – тротуар перед домом. Я стал было уповать на то, что дрянная погода отпугнёт христофанов, но нет, с благоговением поглощенные своим мученичеством они ждали нас на своём месте в желтых дождевиках и зеленых резиновых сапогах. Когда на парковку въехала наша машина, никто из них не ринулся к ней – все они, пять мужчин и три женщины, лишь стояли и со злобой глазели на нас. Стоило нам покинуть машину, как ледяной дождь стал хлестать нас по лицам, но невзирая на это, я, кинув взгляд через паркинг, всё же засёк того бородатого детину, который вчера гнался за девчушкой в белой «аляске». Подождав, пока не убедился, что точно привлёк его внимание и что он собрался уже прогорланить одно из своих хамских христофанских обвинений, я резко вскинул в его сторону кулак с вытянутым средним пальцем.