И вянут розы в зной январский - [127]
– Я, пожалуй, пойду, – сказал мистер Пирс и добавил, обращаясь к Ванессе: – Значит, завтра в десять. Лошадь будет, обещаю.
– Спасибо, – она бросила на столик перепачканную красками тряпку, которой снимала джезву, и протянула ему руку. – Не знаю, что бы мы делали без вас.
Тот пробурчал: «Не стоит», – и откланялся.
Солнце катилось к западу и глядело теперь прямо в мансардное окно, роняя на пол тень от переплетов. Зимой почти всегда засиживались до темноты, но день прибавлялся, и узкие тени, как стрелки часов, начинали командовать: пора. Стулья пустели один за другим, остывали пепельницы. Усатый испанец, посерьезнев, сказал: «En hora buena[54]», – и галантно поцеловал руку Ванессе, а затем Делии. Все желали им удачи на новом месте, одна лишь Грейс неодобрительно смотрела из-за спин.
Когда гости разошлись, они вдвоем собрали грязную посуду и отнесли ее в уборную. Все-таки жизнь в Австралийском доме имела свои плюсы: по выходным и вечерами, когда пустели офисы, удобства на этаже переходили в их безраздельное владение. Можно было мыть посуду и стирать без помех: горячая вода текла исправно. На новой квартире такой свободы уже не будет. Подумать только: четвертый раз она переезжает, а ведь не прошло и двух лет с тех пор, как она ступила на материк.
– Я в детстве никогда не понимала, – Делия сложила блюдца в раковину и открыла кран, – что чувствуют люди, покидая родной дом. Все время жила в одном месте… А ты, тебе жаль было уезжать из города?
– У меня не было возможности это понять.
– Почему? – осторожно спросила она.
Ванесса ополоснула одну чашку, другую; затем сказала, не поднимая головы:
– Мама иногда брала нас с собой в Кэмбервелл – смотреть, как отделывают дом. Было весело: привозили новые ковры, рабочие красили стены… А в тот день она поехала одна. Это было зимой. Она пробыла там до самого вечера. Когда рабочие стали грузиться в вагонетку, мама зажгла керосиновую лампу, чтобы посветить им. Лампа взорвалась у нее в руках. Платье загорелось… В больницу ее быстро привезли, и даже нам сумели сообщить. Она была еще жива, когда мы приехали. Мы просидели в больнице всю ночь. Всё надеялись на чудо.
А дома – боже мой, дома все было запаковано, и мебель стояла завернутая в чехлы. Невозможно было вернуться в эти осиротевшие комнаты – так они тогда думали. А после переезда оказалось, что бывает еще хуже, хотя ни одного зримого следа не осталось ни в доме, ни во дворе.
Покачнулся утренний покой, так тщательно лелеемый ею; но, вернувшись в мастерскую, она глянула на Бунджила – и стало легче. Всем приходится вылетать из гнезда, рано или поздно. Терять дом. Терять родных. Иллюзии. Надежды. Она задержалась с тарелкой в руках у мансардного окна; там пылал закат, и улица, еще не подсохшая, была разлинована тенями от телеграфных столбов. Отчего-то пришли на ум образы, придуманные на пляже в Карруме, а вслед за ними – тот давний сон с белой аркой. Маслянистые тягучие тени, ставни настежь, колесо от прялки; таинственный мир в подворотне. Так преломлялось все вокруг фантазией впечатлительного ребенка, запертого в городе. Наверное, живи она на затерянной ферме в глуши, здоровая среда приучила бы ее видеть вещи иначе. Им всем это пошло бы на пользу, и Джеффри не забавлялся бы потом, двигая людей, как фигуры, по клеткам городских кварталов.
Но согласилась бы она отказаться от своего прошлого, чтобы прожить новую жизнь среди пастбищ и зарослей? Забыть навеки лихорадочный восторг при входе в книжную аркаду; забыть буйное, карнавальное веселье их родной улицы и медовую желтизну разверстого рояля посреди Коллинз-стрит. Этот образ стал самым ярким из всего, чем город одарил ее, тогда еще по-юношески чуткую и жадную на впечатления. Но, как и любой незрелый ум, она была слишком подвержена влияниям извне и позволила чужому затмить свое. А ведь свое – вот оно, под ногами. В этих тенях, в этих призрачных пейзажах, что до сих пор стучатся в сны.
Она вспомнила Блейка – его бесстрашие, его способность оставаться собой среди непонимающей толпы – и ощутила крылья за спиной. Час пробил.
44. Оксфорд-чамберс
Из дальнего конца коридора доносился шум воды, и Делия, прикрыв за собой дверь их комнаты, вполголоса чертыхнулась. Как ни старайся встать пораньше, нет-нет, да и найдется кто-то более прыткий. Вся надежда была лишь на то, что ванная освободится быстро; но через несколько шагов и она улетучилась: изнутри послышалось пение и шарканье белья по стиральной доске.
– Эй вы, там! – она возмущенно постучала в дверь. – Имейте совесть! Люди на работу опаздывают.
Высокий девичий голосок, оборвав пение, охотно отозвался: «Сейчас, сейчас!» Шарканье, однако же, не прекращалось. Что за манера – не думать о других! Делия уже приготовилась к новой атаке, как из соседней комнаты появилась полуодетая мисс Морган, держа в руке щетку для волос.
– Вы что шумите? – начала она, но, глянув в сторону ванной, поморщилась. – Опять она? Я же ей говорила…
Приблизившись уверенной походкой, машинистка забарабанила щеткой в дверь. Тяжелая грудь заколыхалась под ночной рубашкой, на которую накинут был старенький, но любовно заштопанный в нескольких местах халат. Делии стало смешно.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.