И вянут розы в зной январский - [128]

– Да иду уже, – недовольно ответили из ванной. – Пять минут подождать не могут.

Лязгнула задвижка, и нарушительница возникла на пороге – руки красные от горячей воды, тазик полон мокрого тряпья. Улучив момент, Делия проскользнула за ее спиной и заперла дверь. В этом доме надо быть порасторопней.

Внутри было душно и пахло дешевым мылом. Из узкого оконца лился солнечный свет: день опять будет ясным и, очевидно, жарким. Она скинула рубашку и, намочив губку, с наслаждением провела ею по горячей коже. Ах, скорей бы воскресенье! Сесть на поезд – и к морю. Только так, от выходного до выходного, и можно прожить в этой душегубке, именуемой городом. Прошлое лето тоже выдалось знойным, но в этот раз, думалось ей, будет хуже. Что хорошего можно ждать от чертовой дюжины? Год только начался, а уже куча неприятностей: Тави болеет, подняли плату за жилье, на работе новая начальница – мерзкая сушеная грымза… Только одно и радовало, что скоро отпуск, и можно будет съездить в Лонсестон вместе с Агатой. Сколько лет они не собирались всей семьей? Страшно посчитать.

Когда она вернулась в комнату, шторы были уже подняты и чайник закипал на примусе. Ванесса стояла спиной к ней, глядя в окно, и над ее головой струился белесый дымок.

– Я же просила тебя не курить до завтрака, – упрекнула ее Делия. Но та лишь отмахнулась и, взяв полотенце, ушла.

Теперь, при свете дня, можно было рассмотреть этюд, который Ванесса дописывала почти полночи. Делия бросила в чайник щепоть заварки и встала перед мольбертом. Она уже знала, что стиль новой картины будет таким же странным, как у всех предыдущих: четкие, обведенные по контуру очертания зданий, похожих на картонные декорации; рыжая земля и темнеющее небо, и опять эта сумасшедшая перспектива, от которой начинала кружиться голова. Галереи уличных веранд сужались вопреки всем законам, а дорожка, что бежала вдаль под сводами округлых арок, не меняла ширины. И почти всегда этот нереальный, пугающий мир был безлюден – если не считать шахматных пешек в человеческий рост.

Но сегодня ей сразу бросилась в глаза маленькая фигура на освещенной стороне тротуара. Это был, по сути, силуэт: господин в цилиндре держал перед собой что-то вроде телескопа на ножке, направленного вверх. Для телескопа, однако же, предмет был коротковат, и, поразмыслив, Делия решила, что он больше похож на великанский пивной стакан. Длинные тени падали на мостовую, и уходил к горизонту ряд одинаковых террасных домов, выписанных почти схематично. На заднем плане дымили фабричные трубы, а закатное небо было почти зеленым у верхнего края холста.

Делия вздохнула. Неудивительно, что эти картины никто не берет на выставки – даже книготорговцы, которые вешают в своих магазинах работы молодых художников. О том, чтобы продать хоть одну из них, не было и речи. Пожалуй, будь она на месте Ванессы – давно бы бросила и вернулась к тому, что понятно зрителю. Ведь без зрителя все теряет смысл. Но она не считала себя вправе давать советы в той сфере, в которой мало что смыслила, да и портить отношения совсем не хотелось.

Она как раз закончила делать бутерброды с джемом и разливала чай, когда вошла Ванесса – заметно посвежев и окончательно проснувшись. В доме уже кипела жизнь: у соседок справа гудел примус, в коридоре хлопали двери, а на пятом этаже кто-то двигал мебель. К ежеутренней какофонии добавлялся стук копыт из приоткрытого окна и скрежет трамвайных колес на крутом спуске. Как люди живут в таком шуме годами – Делия с трудом могла себе представить; а Ванесса чувствовала себя здесь, как дома, утверждая, что эти звуки помогают ей писать.

Десять минут на то, чтобы позавтракать, двадцать – на сборы. Корсет, юбка, прическа. Не забыть сверток с обедом. Перед самым выходом Делия все-таки решилась спросить, показав на картину:

– А этот человек, что он делает?

– Это мужичок с телескопом. Он за пенни давал посмотреть на кольца Сатурна, а за стакан джина мог целую лекцию прочитать. Это было в шестидесятые, здесь, на Бурк-стрит. Нам отец рассказывал.

Значит, его она не выдумала, как и тот гигантский рояль с одной из предыдущих картин, и античный храм, стоявший в чистом поле. «Это банк, его давно снесли». И все равно Делия не могла поверить, что на холстах, занимавших весь угол их комнаты, изображен тот самый город, который она видит каждый день. Вот он, город: три этажа вниз – и летний жар в лицо. Прямые улицы, деловая суета – ни капли безуминки, о которой любила говорить Ванесса. «В нем нет диагоналей, – соглашалась она. – Сплошной конформизм. Но это лишь на первый взгляд. Для чужака, для туриста». И Делия, не считавшая себя ни тем, ни другим, обиженно хмурилась.

Красная блузка Ванессы скрылась за углом, и она продолжила свой путь в одиночестве. Горячий северный ветер взметал облака желтой пыли, мелкой, как мука; она слепила, забивалась в нос, скрипела на зубах. Прикрывая лицо платком, не глядя на парящий в небе купол Верховного суда, Делия быстрым шагом преодолела два квартала до Лонсдейл-стрит и вбежала в вестибюль телефонной станции. В такие дни она, как никогда, благодарила судьбу за то, что живет так близко от работы.