И вянут розы в зной январский - [126]

– Да ничего интересного, старые песни на новый лад. Зато я принес вам кое-что…

Он суетливо похлопал себя по карманам пиджака и извлек что-то плоское, завернутое в газетную страницу. Это была тоненькая стопка фотографий, не очень качественных. Кто-то, очевидно, переснял рисунки: круги, линии – она сразу узнала этот стиль. Жаль, конечно, что не в цвете, но скупую палитру чернокожих художников она помнила наизусть.

– Я познакомился тут с одним… Интересная личность: ездил в Корандеррк, общался с поселенцами – легенды, верования, ну, понимаете. Рисунки мне не отдал, само собой. Но, если хотите, я его как-нибудь приведу.

Простые фигуры сменились внятными и четкими изображениями животных: змея, украшенная геометрическим орнаментом; черепаха; две остроухие собаки; а в самом конце стопки – хищная птица с распростертыми крыльями.

– Он не объяснил, что всё это означает, – вставил Нинни извиняющимся тоном.

– А я и так знаю. Я читала. Это Бунджил[53].

Ей сделалось так радостно, что захотелось расцеловать доброго ангела с черной бородкой. Привыкшая ловить скрытые символы, она сочла этот нежданный подарок добрым предзнаменованием. Словно рассеялся туман, скрывавший будущее, и стала видна ясная, светлая даль.

– Я повешу его на стену, – сказала Ванесса, и Нинни так смутился от ее улыбки, что потупил глаза.

Лифт за стеной снова ожил; дверь открыли без стука, по-хозяйски, и дробные шаги из передней возвестили о приходе подруг.

– Не помешали? – подмигнула ей Фрэнки и, не дожидаясь ответа, уселась в кресло напротив. – Как ваши дела, мистер Пирс?

Делия только кивнула в знак приветствия. Лицо у нее было невеселым, но Ванесса решила оставить расспросы на потом.

– А вы как будто не переезжаете, – заметила Грейс. – Успеете все собрать?

– Да что тут собираться: часа два на всё про всё.

Еще утром Делия возразила бы, но теперь, распаленная ссорой, она встала на сторону Ванессы, поддержав ее молчаливым согласием. Грейс пожала плечами – мол, дело хозяйское – и завела беседу с Нинни. Голос ее звучал мягко, как всегда; никто бы не поверил, что эта миролюбивая с виду женщина умеет сердиться и бросать упреки – совершенно необоснованные упреки. «Ты хочешь всю жизнь быть нянькой при Ванессе?» Вот что делает с людьми глупая, несправедливая ревность! Ну какая разница, где кто живет, если они и так видятся каждую неделю? Когда приходишь уставшая с телефонной станции, тебе все равно, где упасть в постель – в Австралийском доме, в Столбридж-чамберс или у Агаты. Но Грейс почему-то вбила себе в голову, что их переезд – удачный повод поселиться вдвоем. Как будто можно все вернуть, пережить заново те первые, летние недели, когда все было свежо, и волнующе, и так необходимо, чтобы унять боль. А теперь – зачем? Отцвело, облетело.

Ванесса склонилась над столиком, нарезая хлеб; волосы она убрала сегодня в пучок, открыв лебединую шею, и тонкий профиль казался алебастрово-хрупким на фоне заоконной лазури. Ею, как и прежде, невозможно было налюбоваться, хотя теперь Делия знала, как это тело уязвимо и бренно. Что станет с красотой, если жизнь угаснет раньше срока? Истлевшая мумия в стеклянном саркофаге – вот что вспоминалось ей; и становилось жутко при мысли, что можно уйти, оставить Ванессу наедине с ее мигренями, с ее аптечными склянками, таящими смерть, с ее голодовками и хождениями во сне. Правда, сегодня она выглядит здоровой, а значит, есть надежда, что всё со временем наладится. Может, удастся уговорить ее переехать в пригород, где воздух почище. Снять комнату у хозяйки – даже в Сент-Килде, у моря, это выйдет недорого, если работать вдвоем. Всё лучше, чем ютиться в общежитии в Сити.

Они наделали бутербродов с анчоусами, намололи кофе и стали ждать гостей, коротая время в разговорах. Грейс держалась все с тем же подчеркнутым спокойствием, и лишь очень внимательный наблюдатель заметил бы, что она избегает обращаться к Делии и даже встречаться с ней взглядами. Но единственный человек, который мог улавливать такие тонкости, был сейчас слишком далеко.

Постепенно стало собираться общество, и в комнате вновь запахло керосином: на примусе появилась неизменная джезва. Кто-то принес журнал со статьей, над которой тут же склонились несколько голов. Делия не пыталась вникать и лишь зорко следила, чтобы блюдо с бутербродами не стояло пустым. Поначалу она еще машинально ждала Паскаля, но потом вспомнила: ведь он уехал. Кто бы мог подумать, что она станет скучать по этому нескладному канадцу с забавным акцентом. «Домой! – провозгласил он, поднимая с земли чемодан. Они провожали его в порту; дул сильный ветер с моря, и Паскаль то и дело хватался за свою шляпу. – Я напишу вам. А, может, приедете как-нибудь? У нас так красиво!» Фрэнки задорно ответила: «А вот возьмем и приедем!» – и рассмеялась; но потом, когда они возвращались в город, Делия увидела, что глаза ее влажны.

Примус гудел без перерыва: гости приходили и уходили, и уже открыли настежь окна, потому что в мастерской не продохнуть было от табачного дыма и керосиновых паров. Коротышка испанец с тонкими вощеными усами пламенно рассказывал о чем-то – она прислушалась: о художнике Эль Греко. Кто бы мог подумать год назад, что в их квартире станут собираться завсегдатаи «Фазолис». Они уже не казались Делии небожителями, как прежде, и их беседы больше не будили в душе образ брата. Однако эти еженедельные посиделки по-прежнему нравились ей: интересно было наблюдать галерею человеческих характеров и слушать рассказы о далеких странах. Позолота стерлась, осталась свиная кожа – вещь полезная для тех, кто умеет находить радости в малом.