Нижеследующий текст не содержит скрытых цитат. Совпадение любых его фрагментов с другими текстами, опубликованными ранее или позднее, следует считать непреднамеренным.
Все произведения и их авторы, упомянутые в тексте, являются реальными, за исключением вымышленных.
И вот они мы: мой брат, моя сестра и ваш покорный слуга. Мне хочется сделать именно так, показать нас всех в кадре, прежде чем начнется действие. Можно, конечно, создать сперва атмосферу: тягучий гитарный аккорд или долгий-долгий план руки, опущенной в воду с моторной лодки. Но надо сразу обозначить, кто тут главный.
Итак, мы втроем сидим на лужайке. День солнечный, и одежда у нас яркая, и ветер развевает наши длинные волосы. Красиво, в общем. Потом в кадр въезжает машина — такой типа фургончик, разукрашенный под радугу. Движется слева направо на переднем плане — и стирает нас. Ну, она проехала, а нас на лужайке нет, понятно? Дальше сцена — мы уже внутри машины. Там пусто и всё белое, только по центру на полу стоит магнитофон. Я нажимаю «пуск», и тут-то всё и начинается.
Мик — тогда он носил другое имя, но мы опустим это для удобства — нажал на «стоп» и сказал небрежно:
— Ну, вот как-то так. Я дальше не записывал, чтобы можно было вставить твой вопрос. Так поживее будет.
Тео — которого, казалось, звали так всегда — помолчал и сказал мягко, но веско:
— У тебя там анахронизм.
— В смысле?
— Это ведь шестидесятые? Тогда еще не было магнитофонов с кассетами.
— Даже в конце?
— Еще лет десять точно, — Он увидел, что брат понурился, и добавил: — Но вообще, знаешь, анахронизм — это же необязательно ляп. Может, ты этим хотел что-то сказать. Но тогда уж ты должен точно знать, что.
Стало слышно, как тикают на тумбочке часы. Даже сестра перестала притворяться, что ей неинтересно: она по-прежнему сидела за письменным столом, но уже не шуршала ни страницами, ни карандашами. Ну давайте же дальше, думала она сердито; и, не дождавшись, повернулась к ним лицом.
— А что там был за слуга покорный в самом начале? Что за выпендреж?
— Как раз нет, — сказал Тео. — Это он сейчас выпендривается. А на пленке человек уже взрослый и великий, вот и говорит о себе скромно.
— Значит, это пленка из будущего?
— Ну да. Бывают же архивы, где хранится всякое, чего уже нет. А это архив наоборот. Вихра.
Тина — которую, с легкой руки брата, никто иначе и не называл — в задумчивости пожевала кончик своей косички.
— А этот анархи… анархо…
— Анахронизм.
— Да. Он бывает наоборот?
— Конечно. Вот мы говорим про пленку, а в будущем, может, наши интервью запишут на что-нибудь другое. На компакт-диск, например. Или всё будет только на видео. А вообще-то детали не так важны. Важна идея.
— Вы помните, что впервые побудило вас к творчеству?
— Я хорошо это помню, хотя был тогда совсем маленьким. Вообще, мне всегда была интересна эта тема — как случайность может повлиять на всю нашу дальнейшую жизнь. К примеру, в одной многодетной американской семье как-то раз сломался телевизор. Семья была бедная, и пришлось им самим придумывать, чем занять детей по вечерам, когда на улицах становится опасно. И вот они начали петь все вместе, да так здорово, что попали на сцену. Дальше вы и сами знаете, наверное.
— В вашей семье тоже что-нибудь сломалось?
— Именно так. Только это был не телевизор, а я.
Ему самому было трудно вспомнить, когда это случилось, но родители говорили, что он еще не ходил в школу. Ненастным осенним днем заболела голова, начался жар, его уложили в постель. Он лежал и думал: хорошо, что дождь и холод — не так обидно торчать дома в воскресенье. Остальные тоже сидели взаперти. Брат-второклассник, стащив у отца отвертку, пытался разобрать сломанный приемник. Сестренка, лежа на полу, выводила каракули в альбоме и бубнила под нос самодельную сказку про лягушонка, который пришел в гости к мышонку. Ей не нужны были ни зрители, ни соучастники, но все трое любили быть вместе — каждый в своем пузыре. Они были тогда икринками, живущими в одном аквариуме. Странным образом, Мик помнил, что думал тогда именно об аквариуме, стоявшем в соседней комнате, между пианино и сервантом. От него веяло умиротворяющей прохладой. Вечерами, когда родители ссорились на кухне, выясняя, кто из них мужчина, было приятно смотреть на тускло освещенный экран, бросавший на стены голубоватые блики. А сейчас, в горячке, ему хотелось съежиться до размеров собственной ладони и нырнуть к танцующим гуппи. Вода остудила бы голову, и он мог бы двигаться упруго и легко, не чувствуя боли в ноге. Потому что нога тоже ныла — пока еще недостаточно сильно, чтобы жаловаться, но навязчиво и тягуче, как зуб.
На другой день вызвали доктора, и про ногу всё-таки пришлось рассказать. Память об этом докторе потом стала в их семье оберегом: родители решили, что такое везение не могло быть случайностью. Им досталась болезнь-хамелеон, способная маскироваться под другие и нападать из-за угла. Однако диагноз сразу поставили верный, и Мику не пришлось ложиться под нож. А все свои рецидивы он научился встречать с презрением настоящего мужчины. Все, кроме самого первого — в одиннадцать лет.
