Красная армия в частушках
Везде и всюду, кроме Советских Республик, армия, это — остроотточенные, покорно-готовые, как к обороне, так и к захватническим нападениям, «штыки».
И — только.
Этим и ограничивается их жизненная роль.
Остроотточенность и покорная готовность (иными словами боеспособность) создается особыми приемами казарменного воспитания, лучше всего переданными солдатской прибауткой недоброго нашего, дооктябрьского, прошлого:
«Руки — по швам,
Голову — в карман».
Дисциплина и человек — автомат!
Солдат не должен мыслить. Солдат не имеет права мыслить. Мыслит за него — начальство.
Техника казарменного воспитания, опять-таки, лучше всего обрисована солдатскими пословицами и прибаутками:
«Недовернешься — бьют, и перевернешься — бьют»
«Бритвы нет, так шило бреет;
«Шубы нет, так палка греет»…
Битье, битье и битье!
Отсылаем читателей к повести Куприна «Поединок», некоторые страницы которой целиком посвящены изображению этой палочной и зубодробительной системы превращения мыслящего живого человека в покорно-готовый и остро-отточенный «ШТЫК».
Вернувшись в деревню, искалеченный человек приходится здесь не ко двору, чувствует себя чужаком, мучается и доставляет невыразимые мучения окружающим. Об этом хорошо передано в рассказе Соболя — «Порченный», посвященном такому, изуродованному царской казармой, пахарю.
«Солдат отрезанный ломоть»…
«Солдат — горемыка, хуже лапотного лыка»…
«Двадцать пять лет — солдатский век»…
И не мудрено, поэтому, что стары , дооктябрьские, посвященные солдатчине, частушки, почти сплошь — стоны, жалобы и слезы.
Жалобы, стоны и слезы начиняются непосредственно с момента отправления в город, в ненавистный «приемный дом».
Девушка, невеста новобранца, поет:
Городской приемный дом,
Сгори ты синиим огнем;
Сгори ты синиим огнем—
Чтоб не сдавали Колю в нем!
А сам жених, рекрут, такими словами передает свое душевное состояние перед черной разлукой:
Ты сыграй, а я спою
Про участь горькую мою;
Участь горькая моя —
Сдают в солдатушки меня.
Или, еще более определенно:
Пойду, выду на могилу,
Разбужу родную мать:
«Ты вставай, родная мать,
Со мною горе горевать;
Со мною горе горевать—
Меня в солдаты провожать!».
Нет никакой нужды передавать жалобы и стоны слезные следующих этапов: расставание — дорога — город — прием — забрит — казарма.
Дайте ножик повострее,
Тошно сердцу моему:
Моя молодость проходит
В серокаменном дому!
Стоны и жалобы, сплошные моря слез — вот чем сопровождалась «рекрутчина» в старой, дооктябрьской России, вот что видели и слышали в ней сурово-безмолвные стены гробов-казарм.
Но совсем другое дело призыв и казарма нашего, послеоктябрьского, времени.
«Солдата» в прежнем понимании этого слова, — теперь у нас нет.
Есть — красноармейцы, воины-граждане. Командир— в подавляющем большинстве, такой же крестьянин и рабочий, как и рядовые красноармейцы, — не только начальник (по опытности и знаниям), но и учитель, друг, товарищ.
Штыки их остроотточоны на случай чьего-либо разбойничьего нападения на СССР, по случаи захватнических наскоков на земли соседей вычеркнуты раз навсегда.
Красноармейцы знают, зачем они идут в красную казарму:
Собралась вас полна рота
Из рабочих батраков —
Защищать свои советы
От богатых кулаков.
Гражданская война, вообще, воспитала в них воинов-граждан, прояснила сознание их, указала им единственно приемлемый для труженика, прямой, правый путь.
Ведь перед их глазами протекали потрясающие сцены классового мщения и террора озверевших буржуа-золотопогонников:
Яму вырыли большую
Генералы-палачи,
Всех рабочих становили
И стреляли до ночи,
Золотопогонники воображали, что такие устрашительные меры, подавив сознание, вернут им их взбунтовавшихся pабов», когда-то столь покорных и безответных. Но выходило наоборот:
«Эх ты, Ванюшка — голубчик
Ваня славный побратим,
Возьмем Ваня по винтовке,
Да на белых покатим».
II потом, — когда винтовка уже в мозолистых руках труженика, осознавшего классовый характер гражданской войны: —
Мы с братишкой-Ванюшкой
Поменялись кольцами:
За советску власть в солдаты
Идем добровольцами!
Гражданская война явилась великолепной политической школой. Система классового террора справа рожала совсем не то, на что рассчитывали устрашите ли:
Не старайтесь, офицеры,
Красну армию разбить:
Ваше времячко минуло,
И по старому не быть!
Целых три года продолжалась непрерывная кровопролитнейшая война. Вот бы, казалось, удобный случай для слез, стонов, бесконечных жалоб!
Послушайте, что говорит деревенская девушка 18-го, 19-го и 20-го гг.
Когда Коленьку забрали,
Я взяла с него обет:
До последней капли крови
Защищать в бою совет.
А другая девушка-героиня говорит своему ненаглядному:
Милый мой, милый мой,
Ты возьми меня с собой:
Ты служить будешь с винтовкой,
Я служить буду сестрой!
И не только «сестрами» уходили на фронт героически) дочери рабочего класса.
Мой миленок коммунар,
А я — коммунарочка:
На позицию пошлют,—
Отчаянная парочка!
Ни слезы, ни стоны, ни жалобы, а — сознание необходимости борьбы, горделивое любование своим ненаглядным «героем», жажда разделить с ним классовую страду:
Милый пишет мне письмо:
С белыми сражается,
С красным орденом домой
