Господин К. на воле - [15]

Шрифт
Интервал

— Тогда как? Вы и тогда думали так же? — спросил Козеф Й.

— Я вас бил, но я вас уважал, — уточнил Фабиус и вздохнул.

— Вы меня били без жалости, — сказал Козеф Й. И тут же добавил: — Но что вы думали, когда меня били?

Фабиус принялся разминать папиросу, чтобы сосредоточиться и найти ответ. Да ничего особенного не думал, пришлось ему признаться.

— И все же, и все же, — настаивал Козеф Й.

— Я думал, куда ударить, — сказал Фабиус, закуривая. Потом, сообразив, что не предложил закурить Козефу Й., застенчиво добавил: — Хотите?

Козеф Й. поспешно принял от него папиросу.

— Вы были виртуозом, — пробормотал он.

— Это как? — спросил охранник.

Козеф Й. принялся объяснять поподробнее. Он, Фабиус, был грозой заключенных. Конечно, и другие охранники били, все охранники били, но он, Фабиус, бил, так сказать, изысканно. Франц Хосс, например, больше бранился, чем бил. А он, Фабиус, он молчал. И готовил свои удары. Его специальностью, и это все знали, был удар врасплох. Никто не бил сильнее и не выбирал для удара самый непредвиденный момент. И не было другого такого охранника, который бы с такой фантазией продумывал, по какой части тела заключенного нанести удар.

— Да бросьте вы, — сказал Фабиус, как человек, которого согрели воспоминанием и который хочет слушать еще и еще.

— Вас все боялись, — сказал Козеф Й.

— Все, неужели? — откликнулся охранник как старик, охочий до занимательных историй.

— И это годы и годы, — продолжил Козеф Й.

— Да-а, — кивал Фабиус. — Времечко, оно так быстро идет…

— Обычно вы били по локтю или по голени, — заметил Козеф Й. Потом, выпустив изо рта струйку дыма и глядя прямо в глаза охраннику, спросил: — Вы можете мне сказать, какого черта вы норовили ударить по локтю или по голени?

— Не знаю, — так и сжался Фабиус. — Честное слово, не знаю.

— Вы должны знать, — настаивал Козеф Й.

Фабиус откинулся назад вместе со стулом и уперся затылком в стену. Казалось, на него нашло какое-то давнее, важное только для него воспоминание.

— Вам нравилось бить по костям, — помог ему Козеф Й.

— Может, и так, — согласился охранник. — Но было и много дисциплинарных нарушений.

Козеф Й. повернулся к охраннику правым боком, приподнял прядь волос и показал ему шрам за ухом.

— Видите? Это от вас.

— От меня? — испуганно встрепенулся Фабиус.

Он немедля вскочил и стал внимательно исследовать шрам. Козеф Й. чувствовал, как стариковские пальцы ощупывают его шею, место за ухом, пряди волос на виске. Мягкие, теплые, приятные на ощупь пальцы. У таких бывает дар успокаивать и исцелять одним только прикосновением.

— Здесь? — спросил Фабиус, и пальцы его слегка задрожали.

— Здесь, — подтвердил Козеф Й.

— Да-а, — протянул охранник, как когда ищут ответ и не находят.

— Знаете, сколько оттуда крови вытекло, из этой раны? — сказал Козеф Й.

— Много, — кратко ответил охранник.

— День и ночь напролет текло, — уточнил Козеф Й.

Фабиус вернулся на место, докуривать. Лицо его выражало грусть и даже некоторую мечтательность.

— Один раз вы били меня ногами, — продолжал Козеф Й. ровным голосом, без тени упрека.

— Верю, верю, — перебил его Фабиус, как будто боясь, что бывший заключенный начнет, неровен час, раздеваться, чтобы показать ему все свои отметины. Он опять запрокинул голову и уставился в потолок. На сей раз с выражением человека, которого посетило вдохновение, и он только ждет подходящего момента, чтобы даровать миру великую истину.

Козефа Й. тоже как будто бы захватили воспоминания. Он тоже не знал, что это на него нашло, зачем он затеял этот разговор. Просто нашло, навалилось, незваное. Он надеялся, что не слишком давит на Фабиуса, что того не слишком задевают за живое эпизоды, которые он извлекал из памяти.

— Нет-нет, нисколько, — подтвердил Фабиус.

— Если подумать, — сказал Козеф Й., — вы состарились на моих глазах.

Фабиус принялся выпускать кольца дыма, стараясь, чтобы они поднимались как можно выше, под потолок.

— С возрастом вам это поднадоело, вы это дело бросили, — продолжал Козеф Й.

Фабиус спросил, помнит ли он, когда ему последний раз досталась взбучка. Козеф Й. помнил четко: десять дней назад. Фабиус выразил удивление. Десять дней назад? Вот прямо так? Да, твердо отвечал Козеф Й. Что правда, то правда, это была не полноценная взбучка, а так, тычок. Тычок в физиономию, который он, Фабиус, дал ему вечером, когда разносил подносы с едой. Фабиус скривился с досады. Он спрашивал не про это. Он спрашивал про настоящую последнюю взбучку. Последняя взбучка, отвечал Козеф Й., немного поразмыслив, взбучка в другом смысле слова, да, правда, последняя взбучка случилась два года назад.

— Я помню, — резко сказал охранник.

— Вы помните? — вздрогнул Козеф Й. и зарделся.

— Было воскресенье, так? — сказал охранник, обращая к нему тоже зардевшееся от непонятного волнения лицо.

— Воскресенье, совершенно верно, — подтвердил Козеф Й.

— После того как мы вернулись с огорода, — продолжал охранник.

Козеф Й. не смог сдержать взрыв восторга перед старым охранником, который с такой точностью раскапывал их общую память.

— Ну да, ну да! — вскричал он.

— Я вас тогда стукнул как следует, — сказал Фабиус.

— По затылку, вы меня здорово стукнули по затылку.


Еще от автора Матей Вишнек
История медведей панда, рассказанная одним саксофонистом, у которого имеется подружка во Франкфурте

…Как-то утром саксофонист, явно перебравший накануне с вином, обнаруживает в своей постели соблазнительную таинственную незнакомку… Такой завязкой мог бы открываться бытовой анекдот. Или же, например, привычная любовная мелодрама. Однако не все так просто: загадочная, нежная, романтическая и в то же время мистическая пьеса Матея Вишнека развивается по иным, неуловимым законам и таит в себе множество смыслов, как и вариантов прочтения. У героя есть только девять ночей, чтобы узнать странную, вечно ускользающую девушку — а вместе с ней и самого себя.


Синдром паники в городе огней

Матей Вишнек (р. 1956), румынско-французский писатель, поэт и самый значительный, по мнению критиков, драматург после Эжена Ионеско, автор двадцати пьес, поставленных более чем в 30 странах мира. В романе «Синдром паники в городе огней» Вишнек уверенной рукой ведет читателя по сложному сюжетному лабиринту, сотканному из множества расходящихся историй. Фоном всего повествования служит Париж — но не известный всем город из туристических путеводителей, а собственный «Париж» Вишнека, в котором он открывает загадочные, неведомые туристам места и где он общается накоротке с великими тенями прошлого — как на настоящих Елисейских полях.


Кони за окном

Авторская мифология коня, сводящая идею войны до абсурда, воплощена в «феерию-макабр», которая балансирует на грани между Брехтом и Бекеттом.


Рекомендуем почитать
Объект Стив

…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.


Не боюсь Синей Бороды

Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.


Неудачник

Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.


Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Незадолго до ностальгии

«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».


Любовь и колбаса

В рубрике «Ничего смешного» — рассказ немецкой писательницы Эльке Хайденрайх «Любовь и колбаса» в переводе Елены Леенсон. Рассказ, как можно догадаться по его названию, о столкновении возвышенного и приземленного.


Жалоба. С применением силы

В рубрике «Из классики XX века» речь идет о выдающемся американском поэте Уильяме Карлосе Уильямсе (1883–1963). Перевод и вступительная статья филолога Антона Нестерова, который, среди прочего, ссылается на характеристику У. К. Уильямса, принадлежащую другому американскому классику — Уоллесу Стивенсу (1879–1955), что поэтика Уильямса построена на «соединении того, что взывает к нашим чувствам — и при этом анти-поэтического». По поводу последней, посмертно удостоившейся Пулитцеровской премии книги Уильямса «Картинки, по Брейгелю» А. Нестеров замечает: «…это Брейгель, увиденный в оптике „после Пикассо“».


Колесо мучительных перерождений

В рубрике «Сигнальный экземпляр» — главы из романа китайского писателя лауреата Нобелевской премии Мо Яня (1955) «Колесо мучительных перерождений». Автор дал основания сравнивать себя с Маркесом: эпическое повествование охватывает пятьдесят лет китайской истории с 1950-го по 2000 год и густо замешано на фольклоре. Фантасмагория социальной утопии и в искусстве, случается, пробуждает сходную стихию: взять отечественных классиков — Платонова и Булгакова. Перевод и вступление Игоря Егорова.


Коснись ее руки, плесни у ног...

Рубрика «Литературное наследие». Рассказ итальянского искусствоведа, архитектора и писателя Камилло Бойто (1836–1914) «Коснись ее руки, плесни у ног…». Совсем юный рассказчик, исследователь античной и итальянской средневековой старины, неразлучный с томиком Петрарки, направляется из Рима в сторону Милана. Дорожные превратности и наблюдения, случайная встреча в пути и возвышенная влюбленность, вознагражденная минутным свиданием. Красноречие сдобрено иронией. Перевод Геннадия Федорова.