Господин К. на воле - [13]

Шрифт
Интервал

Только стена еще отражала, но все анемичней, остатки света — столько, чтобы помочь Козефу Й. не потерять из виду ее саму.

Он опять с досадой пустился в путь. Теперь он жалел, что не нарвал яблок — мог бы время от времени подкреплять силы. Вечерняя сырость усиливалась. Ботинки часто проваливались в грязь, и пальцы на ногах уже пробирало холодом. Стало темновато — не определить, как обходить болотца и полные водой рвы. Чтобы не терять времени, он решил идти напролом, иногда по колено в грязи или в воде. Но попадались и участки с высокой травой, пропускавшей его по себе легко и притом очищавшей от грязи.

Когда он услышал где-то впереди глухой стук, как будто кто-то стучал камнем по камню, от радости ему захотелось обнять эти звуки. «Спасен», — подумал мозг Козефа Й. Но на самом деле его охватило куда как более сильное чувство — спасения души.

8

Ребенок играл в траве с ежиком. Странное дело, этот участок стены отражал гораздо больше света, трава у подножья стены была сухая, а в воздухе стояло даже некоторое сияние, как бывает только в ночь полнолуния. Козеф Й. хотел было что-то сказать, но Ребенок остановил его, приложив палец к губам.

— Видали? — сказал Ребенок немного погодя, шепотом.

— Что? — тоже шепотом спросил Козеф Й.

— Он танцует, — отвечал Ребенок.

И правда, при каждом ударе камушка о камушек ежик исступленно дергался.

— Ему весело, — сказал Ребенок.

— Да нет, — возразил Козеф Й. — Ты его мучаешь.

— Скажете тоже, — удивился Ребенок.

— Да-да, — настаивал Козеф Й.

Ребенок поднялся, огорченный.

— А я не знал.

— Ничего, — утешил его Козеф Й.

Ребенок высек камушками искорку.

— Видали? — с гордостью сказал он. — Горит. Ребенок еще разок-другой чиркнул камушками, после чего щедрым жестом протянул их Козефу Й. Ежик по-прежнему был рядом и как бы внимательно следил за тем, что они делают. Козеф Й. тоже чиркнул камушком о камушек, чтобы угодить Ребенку. Искры высеклись скоро, как будто камушки были заряжены какой-то тайной энергией. На диво горячие, они приятным теплом отозвались в ладонях Козефа Й., а потом, постепенно, и во всем его теле.

— Что это за камни? — спросил он.

— Я же вам показывал, — отвечал Ребенок. — Это камни из ямы.

— А, — сказал Козеф Й.

Вся паника, весь чад его пристенных блужданий остались далеко позади, как облетевшие воспоминания. Все стало вдруг снова простым и нормальным. Присутствие Ребенка было верным знаком, что вход в тюрьму где-то совсем рядом. Козеф Й. даже не спешил поднимать эту тему.

— Сколько сейчас времени, интересно? — заговорил он, скорее сам с собой.

Ребенок пожал плечами.

— Еще рано, — сказал он. Вынул из кармана яблоко и подал Козефу Й. — Хотите?

— Где ты его взял? — спросил тот, вздрогнув, потому что ему показалось, что яблоко надкусанное.

— В саду, — сказал Ребенок.

Козеф Й. стал с жадностью грызть яблоко. Он мог бы поклясться, что яблоко подобрано с земли, из-под усталых веток старой яблони, наверняка из сада, который так его зачаровал. Яблоко отдавало на вкус и землей, и травой.

— Отличное, — сказал Козеф Й.

— Из моего сада, — сказал Ребенок.

— Это далеко? — спросил Козеф Й.

— Нет, — ответил Ребенок.

Откуда-то из-за стены, в непосредственной близости от них, шел невнятный гомон. Козеф Й. не мог разобрать, что именно говорилось и что именно происходило там, но он чувствовал человеческое присутствие, которое его успокаивало. В какой-то момент ему показалось, что он слышит, как ругнулся Франц Хосс, и это доставило ему неизъяснимое удовольствие.

— А что ты тут делаешь? — спросил Козеф Й., скорее с тем чтобы нарушить молчание.

— Сторожу, — ответил Ребенок.

«Он сторожит!» — подумал Козеф Й., успокоенный и сытый, разве только слегка озадаченный репликой Ребенка.

— Что сторожишь? — уточнил он.

— Я же сказал, — ответил Ребенок. — Сад.

— Яблоневый сад? — недоверчиво спросил Козеф Й.

— Ну да, — ответил Ребенок.

«Какой он странный, — размышлял Козеф Й. — Такой маленький и такой странный. Такой маленький, такой серьезный и говорит такие странные вещи».

— А зачем? — спросил Козеф Й. — Кто-нибудь ворует?

— Нет, — ответил Ребенок. — Надкусывает.

Козефу Й. показалось, что у него снова выбивают почву из-под ног, как не раз за последние два дня. Дадут передохнуть, а потом — снова подножка.

— Надкусывает что? — стал допытываться Козеф Й.

— Надкусывает яблоки, — ответил Ребенок. — Не ворует. Надкусит и оставит на дереве. — И добавил: — Каждый вечер является.

— Давно? — спросил, изумленный, Козеф Й.

— С этого лета, — ответил Ребенок.

И правда, на лице у Ребенка проступила обида. Он лег в траву, а руки поднял и держал ладони над ее верхушками, как будто былинки были тонкими струйками огня, и он об них грелся.

— Представляете? — продолжал Ребенок. — Не ворует. Надкусит и оставит висеть на ветке надкусанным. Вот что меня злит ужасно.

9

Однако на этом сюрпризы нынешнего вечера для Козефа Й. не кончились. Оказавшись снова внутри тюремной ограды, он заспешил к главной казарме, полумертвый от усталости, вожделея к своему набитому паклей матрасу и к своей железной кровати. Лифтом доехал до своего этажа, прошмыгнул мимо Фабиуса, который посапывал на посту, находившемся как раз напротив лифта, и, стараясь быть незаметным, направился к камере под номером 50.


Еще от автора Матей Вишнек
История медведей панда, рассказанная одним саксофонистом, у которого имеется подружка во Франкфурте

…Как-то утром саксофонист, явно перебравший накануне с вином, обнаруживает в своей постели соблазнительную таинственную незнакомку… Такой завязкой мог бы открываться бытовой анекдот. Или же, например, привычная любовная мелодрама. Однако не все так просто: загадочная, нежная, романтическая и в то же время мистическая пьеса Матея Вишнека развивается по иным, неуловимым законам и таит в себе множество смыслов, как и вариантов прочтения. У героя есть только девять ночей, чтобы узнать странную, вечно ускользающую девушку — а вместе с ней и самого себя.


Синдром паники в городе огней

Матей Вишнек (р. 1956), румынско-французский писатель, поэт и самый значительный, по мнению критиков, драматург после Эжена Ионеско, автор двадцати пьес, поставленных более чем в 30 странах мира. В романе «Синдром паники в городе огней» Вишнек уверенной рукой ведет читателя по сложному сюжетному лабиринту, сотканному из множества расходящихся историй. Фоном всего повествования служит Париж — но не известный всем город из туристических путеводителей, а собственный «Париж» Вишнека, в котором он открывает загадочные, неведомые туристам места и где он общается накоротке с великими тенями прошлого — как на настоящих Елисейских полях.


Кони за окном

Авторская мифология коня, сводящая идею войны до абсурда, воплощена в «феерию-макабр», которая балансирует на грани между Брехтом и Бекеттом.


Рекомендуем почитать
Не боюсь Синей Бороды

Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.


Неудачник

Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.


Избранное

Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).


Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Незадолго до ностальгии

«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».


Любовь и колбаса

В рубрике «Ничего смешного» — рассказ немецкой писательницы Эльке Хайденрайх «Любовь и колбаса» в переводе Елены Леенсон. Рассказ, как можно догадаться по его названию, о столкновении возвышенного и приземленного.


Жалоба. С применением силы

В рубрике «Из классики XX века» речь идет о выдающемся американском поэте Уильяме Карлосе Уильямсе (1883–1963). Перевод и вступительная статья филолога Антона Нестерова, который, среди прочего, ссылается на характеристику У. К. Уильямса, принадлежащую другому американскому классику — Уоллесу Стивенсу (1879–1955), что поэтика Уильямса построена на «соединении того, что взывает к нашим чувствам — и при этом анти-поэтического». По поводу последней, посмертно удостоившейся Пулитцеровской премии книги Уильямса «Картинки, по Брейгелю» А. Нестеров замечает: «…это Брейгель, увиденный в оптике „после Пикассо“».


Колесо мучительных перерождений

В рубрике «Сигнальный экземпляр» — главы из романа китайского писателя лауреата Нобелевской премии Мо Яня (1955) «Колесо мучительных перерождений». Автор дал основания сравнивать себя с Маркесом: эпическое повествование охватывает пятьдесят лет китайской истории с 1950-го по 2000 год и густо замешано на фольклоре. Фантасмагория социальной утопии и в искусстве, случается, пробуждает сходную стихию: взять отечественных классиков — Платонова и Булгакова. Перевод и вступление Игоря Егорова.


Коснись ее руки, плесни у ног...

Рубрика «Литературное наследие». Рассказ итальянского искусствоведа, архитектора и писателя Камилло Бойто (1836–1914) «Коснись ее руки, плесни у ног…». Совсем юный рассказчик, исследователь античной и итальянской средневековой старины, неразлучный с томиком Петрарки, направляется из Рима в сторону Милана. Дорожные превратности и наблюдения, случайная встреча в пути и возвышенная влюбленность, вознагражденная минутным свиданием. Красноречие сдобрено иронией. Перевод Геннадия Федорова.