Есть на Волге утес - [127]

СПИСОК СЛОВО В СЛОВО

из отписки галицкого воеводы С. Нестерова в приказ Казанского дворца

«…И Максим Ртищев до присылки сотничей вора Илюшку с товарищи перевешал. И в Галитцком уезде в черных людях речь такая пронеслась, бутто не вор Илюшко повешен. И с Тотьмы Максим прислал Илюшкино мертвое тело в Галич, и я его велел на площади повесить. и в торговые дни велел всему народу объявить, чтобы впредь смятенья не было…

…Генваря в 12 день писал мне воевода и стольник Василий Нарбеков, чтобы мне то воровское тело прислать в Ветлужскую волость, на Лапшангу, для оказыванья же всяких чинов жилецким людям, и Илюшкино тело послал на Лапшангу генваря в 15 день».

из росписи вещей, оставшихся после казни

«…Роспись опальной рухляди вора, атамана казачья Илюшки оказалось: кафтан, шапка, сабля да пистоль, шесть пищалей да знамя пестрядинное, красное, да денег 165 рублей 25 алтын…»

5

В Лапшанге тело Ильи висело недолго. В одну из ночей оно исчезло вместе с веревкой, на которой атамана вешали. Исчез и стрелец, охранявший виселицу. И тогда по Ветлуге и дальше побежал слух, что мятежный атаман ожил и ушел под город Хлынов в леса. А веревку прихватил с собой, чтобы воевод и бояр с весны на ней вешать.

В новом в 1671 году, в конце великого мясоеда[9], как бы подтверждая свое бессмертие, у Судаева-городка появился атаман Илейка Иванов снова. Еще позднее о нем стало известно в Устюжском уезде, потом вдруг он налетел на Кологрив.

И снова кончилось у воевод спокойное житье, застрочили они грамоты и в Москву, и друг другу.

Соликамский воевода Монастырей писал в новгородский приказ: «Говорили, что-де вор Илейка с товарищи не со многими людьми побежали через Кологрив и через Вятку к Соли Камской. И взял-де он, Илейка, с собою жонку с двумя ребяты и, нарядя в доброе платье, приехав к городу, хочет назватца воеводою или прикащиком… И мы, холопи твои, учинили крепкие заставы, чтобы тех изменников, воров Илейку с товарищи и иных таких воришков, в Сибирь не пропустить для такого же возмущения и прелести…

И мы, холопи твои, от такой воровской прелести живем на службе у Соли Камской и Чердыни в большом опасении, а оборонятца нам, холопам твоим, нечем. Стрельцов у Соли Камской только 30 человек… а город — гораздо худ и весь развалился, а стоячий острог вывалился во многих местах, башен около того острогу мало. И без служилых людей нам, холопям твоим, в такое шаткое время от тех пришлых ярыжных людей жить зело опасно и страшно».

Ильи давно уже нет в живых, но имя его наводит страх на гнусавых. Дрожат воеводы по крепостям, трясутся дьяки в приказных каморках, бегут в Москву помещики из вотчин.

По северу атаман Илейко ходит!

Страшно!

6

Мирон о разведке Тотьмы только догадывался. Он в это время в лесу под Судаем был, а с ним полтысячи человек — триста конных и двести пеших. Договорено было: с этим войском посадит он Илейку на Тотьме воеводой, а сам пойдет на Соль Камскую. Где эта Соль Камская, Мирон пока не знал, но думал, что найдет.

И вдруг тяжкая весть — Илюшка пойман и повешен. Еще через день другая весть — повесили, да не Илюшку. Но Миронко знал — названного брата не стало. С досады поднял войско, налетел на Судай, крепостишку сжег, стрельцов порубил, четыре пушки взял себе. По городу пустил слух, что крепость-де взял Илья сын Иванов.

Голова леденского кружечного двора Ивашка Сергеев вдову Аленку из поварих выгнал.

— Иван Кирилыч, прости Христа ради, детишков моих сироток пожалей!

— Здесь государев кабак — не мой. Как я могу в нем держать жонку, которая ноги вору и разбойнику целовала. Да меня же за это князь Ртищев под батоги положит.

— Куда мне деваться ныне?

— Ишь, дурища! Воеводской женой захотела стать. Вестимое дело — баба. Волос долог, а ум короток. Ну, скажи мне на милость — зачем к виселице, да принародно, поперлась? Сперва понятно было — поманил он тебя властью, богатством, но когда веревку на шею ему накинули, тогда-то чего лезла?

— Я не власти ради… Люб он мне больно пришелся. Измаялась я без мужицкого тепла. Годы мои молодые, хотелось…

— Хотелось, хотелось… Что, иных мужиков мало тебе было?

— Иные лезли баловства ради, а он мужем стать обещал, детей моих вырастить хотел.

— И снова дура! Он бы их разбойниками вырастил!

А кто тебе воров плодить позволит?! Изыди вон, сосуд грешный. Могу ли я тебя к вареву допустить. Яшка! Вытолкай ее за дверь!

Повариха медленно пошла к выходу. Сидевший у стены питух поймал ее за руку, притянул к столу.

— Сядь напротив, выпей со мной.

— Спасибо. Мне не до бражничества, — повариха выдернула руку.

— Садись, садись. Дело скажу.

Алена села за стол, питух зашептал:

— Ты у виселицы хорошо ли рассмотрела атамана?

— Где там хорошо. Он изувечен был, лицо, как чело у печки, — черное.

— Верно! Это не Илейка был. Повесили совсем иного человека, чтоб награду получить.

— А где же атаман? — Аленка вытерла концом платка слезы.

— В Судае он. Сам видел. И если он тебе люб — беги туда. Рано князь Ртищев обрадовался. И кабатчик руки трет прежде время. Беги!

Ночью, когда Мирон укладывался спать, ему сказали, что приехала неведомо откуда жонка, зовется Аленою и непременно хочет видеть атамана. Гулко забилось сердце, а вдруг вести о сожжении Алены напрасны, вдруг она вырвалась на волю, жива и разыскала его здесь.