Словно на старинной гравюре, вижу Шклов конца восемнадцатого столетия.
Вижу огромную — не во всяком и губернском городе есть такая — квадратную площадь с башнями гостиного двора. В одной башне — городская ратуша, в другой — купеческий склад. Тяжело груженные фуры — скрип-скрип — подъезжают от пристани к башне-складу, и тогда по всей площади и прилегающим улицам — ароматы заморских благ: винных ягод, фиников, лимонов, виноградного вина, уксуса, апельсинов. Крикливая курчавая детвора высыпает на ароматы из еврейской школы напротив, вертится у ног грузчиков — ну горсточку фиников, дяденька гой, одну только горсточку! — пока не подоспеет одетый в черное учитель и не станет загонять учеников назад в школу палкой.
Из окон заезжего дома и с крыльца почты глазеют на потешное зрелище чужеземные гости. Тут и пропахшие табаком молчуны-баварцы в кожаных шляпах с перьями. И французы, любезные даже с мальчишками-посыльными в лавках. И юркие итальянцы, улыбчивый взгляд которых обжигает девчат. И осанистые греки. И щеголеватые пылкие сербы. И турки в красных фесках. И молдаване с кувшинами вина в мешках за плечами — подойди, молодица, угостись, не пожалеешь…
Это в их карманах отзовутся звонкой монетой многопудовые лари, что сгружаются с фур. Почитай, двадцать лет, как знают Шклов торговые люди по всему белу свету. Его богатые ярмарки — летняя начинается на девятое воскресенье после пасхи, зимняя — на второе после великого поста; вот уж веселья, грому, вина тогда в городке!.. Его корабельную верфь, со стапелей которой сходят на волны Днепра и верткие байдаки, и величавые струги, и вместительные широкобокие галеры, и даже трехмачтовые красавцы-фрегаты… Его кожевенный завод, где под наблюдением шведского мастера выделываются замша и лайка, не хуже знаменитых мюнхенских… Его шелковую, парусную, винодельную фабрики…
Вижу башни и над городскими воротами. Вижу аккуратные, под пирамидками, колодцы по сторонам от этих ворот. Тряские пролетки и тарантасы соседей-помещиков, сверкающие шарабаны родовитой офицерской молодежи из ближних полков, чиновничьи фаэтоны и ландо из губернского Могилева у тех колодцев не останавливаются. Останавливаются запряженные цугом закрытые рыдваны с пластом пыли на кожаном верхе да чужеземные фиакры, о дальности дороги которых говорят припухшие веки и небритые щеки кучеров. Потому что каждый, кого трясло в этих каретах по летним большакам и проселкам, не даст соврать: самый тяжелый в далеком путешествии последний отрезок пути. И кони тогда, кажется, еле тянут, и жажда мучает нестерпимо, и в голове чугунный гул. Как тут минуешь студеный колодец, хотя и близка уже, рукой подать, цель путешествия…
Последние двадцать лет кого только ни принимает в своих стенах Шклов. Сановных петербургских вельмож, при имени которых обыватель переходит на шепот. Спесивых варшавских магнатов. Негоциантов, денежной власти которых побаиваются короли и великие герцоги. Звезд итальянской и французской опер. Загулявших гусар. Отставных ветеранов, которых никто и нигде не ждет. Бесприданниц-невест из малоимущих дворянских семей. Беглецов-фальшивомонетчиков. Карточных шулеров, которых разыскивает полиция всей Европы… Кого хочешь встретишь в городке. Недаром покойница Екатерина Великая, когда не удавалось сыскать какого-нибудь проходимца, повелевала посмотреть, нет ли его в Шклове…
А приманка для всех — старинные хоромы, к которым ведет от площади широкая липовая аллея, И бесконечный в хоромах праздник — богатый стол для званых и незваных, роскошные балы, машкерады, концерты заезжих знаменитостей, военные эволюции воспитанников благородного училища, представления драматической и балетной трупп, катания на шлюпках, любительские спектакли, карточные игры, щедрые подарки, фантастическая иллюминация…
Уже двадцать лет живет в хоромах Семен Гаврилович Зорич — хозяин Шклова и всего, что мы назвали и не назвали. Мальчиком Симоном Неранчичем переехал он из Сербии в Россию — к бездетному дяде, небогатому сербскому дворянину, приглашенному некогда императрицей Елизаветой в русское войско. Дядя племянника усыновил, переписал на свое имя, отдал на службу. А там уже крепыш, красавец и хват Семен Гаврилович пробивал себе дорогу сам. Отчаянным молодцом показал себя в баталиях с турками. Побывал у них в плену — не больно, правда, тяжким для него, потому что к отважному пленнику благосклонно отнесся султан. В Россию вернулся героем. Отрекомендован был Екатерине и… из холостяцкой подполковничьей квартиры переехал к ней во дворец, в покои флигель-адъютанта. За одиннадцать месяцев, прожитых там, стал генерал-майором, кавалергардом[1], владельцем богатых имений, кавалером самых высоких российских и иностранных орденов… Да женское чувство — разве можно на него полагаться! Даже если женщина — коронованная особа. Через одиннадцать месяцев сказка кончилась. И вот уже двадцать лет Семен Гаврилович — в Шклове.
