Есть на Волге утес - [128]

— Веди ее сюда немедля!

Вместе с клубами пара в избу вошла женщина. Высокая, стройная, голова обмотана шалью, лица не видно, только по краям шали белая куржевина. По стати она была так похожа на Аленку, что Мирон обрадованно вскочил с лежанки, бросился к ней, обнял, воскликнул:

— Аленушка моя! Жива, слава богу. Раздевайся! — Сам подбежал к столу, сбил нагар с фитиля в плошке с жиром. В избе засветлело. Женщина размотала шаль, стряхнула куржевину. Нет, это была не Алена. Такая же статная, красивая, но не Алена.

— Кто ты, откуда? — спросил Мирон, поднимая светильник.

— Мне бы атамана увидеть.

— Ну, я атаман.

— Илью бы Ивановича.

Мирон вспомнил, что он теперь выдает себя за Илейку, сказал неуверенно:

— Ну, я Илья Иванович.

— Нет, — женщина покачала головой, — ты не Илья Иванович.

— А ты разве знавала его?

— Виделись.

— Где?

— В Леденском Усолье. И там… на берегу Тотьмы.

— Садись. Какое у тебя к нему дело?

— Так ты же не он.

— Он меня заместо себя оставил. Любое дело вершить за него велел.

— Мое ты не повершишь.

— Как знать. Говори.

— Где он? Когда будет?

— Ты сама сказала — на берегу Тотьмы видела его.

— Видела. Стало быть, его в живых нет?

— Может быть, он наказ про тебя оставил? Говори. Не ехать же тебе обратно.

Повариха долго молчала, потом сказала:

— Я в Леденском Усолье в кабаке поварихой была. Он с атаманами заехал туда погреться. Шибко холодно было.

— Ну-ну.

— Я сама не знаю, как сталось — села я с ним рядом. Что-то потянуло меня, будто много лет я его ждала, будто давно знала. А как обнял он меня, да к сердцу прижал, да поцеловал, и сказала я себе: «Пойду с ним на край света». А когда он пообещал и двух моих сироток вырастить, я вся, душой и телом, была с ним. И велел он приехать мне в Тотьму.

— Ты и пришла? Зачем? Ведь знала — его казнить будут.

— Знала, но не поверила. Думала, может, кого иного.

— Ну, а убедившись?

— Не убедилась вроде. Повешенный был избит, лицом черен. А потом услышала, что он здесь. Вот и приехала. Ты скажи мне правду. Зачем именем его назвался?

— Скажу. В святом деле вранье не гоже. Илейки, друга моего, в живых нет. А имя я взял для того, чтобы великой нашей борьбе за волю перерыва не было. Пусть друзья наши — простые люди, пусть враги — бояре и князья знают: Илья Иванович, сын Долгополов, жив, и дело наше живет тоже. Вот и весь сказ.

— Что мне делать теперь?

— Переночуй у нас. Куда сейчас, на ночь глядя? Поди, коня умучила, да сама застыла. Утром поезжай домой, к сироткам своим.

— Место укажи.

— Да тут и ночуй. Вон на печи свободно. Согреешься, уснешь. Может, голодна? Да что я спрашиваю, вестимо голодна. Садись за стол.

Алена сбросила шубейку, сыскоса глянула на Мирона, села.

— А ты сам-то женат?

Мирон ничего не ответил, кивнул на миску с кашей, ешь, мол. Потом заговорил тихо:

— Когда сказали мне, что ищет меня жонка по имени Алена, я шибко возрадовался. Любил я одну, ее тоже Аленой звали. На тебя похожая была. Про атамана Алену, может, слышала?

— Были слухи.

— Ее в срубе сожгли. Я подумал, что она спаслась и вот…

— Говоришь, я на нее похожа?

— Очень. Но не она.

— Жалко.

— Уж не заменить ли ее думаешь? Напрасно. Он, вот тут, — Мирон указал на грудь, — и не уйдет никогда.

— Что ты, атаман. Я не к тому.

— А к чему?

— Ты вот Илью Ивановича продолжил, а атаману Алене продолжения нету. А надо бы деяния ее не прерывать тоже…

— Постой, погоди! Я мысль твою понял! Но у тебя же сирот двое.

— Не в них суть. Сироты с матерью моей остались. Смогу ли войско водить? Ведь повариха я, не более того.

— Это пустое! — Мирон встал с лавки, прошел к двери, вернулся. — Мы тебе есаулов толковых дадим.

Научим всему. Оставайся! Завтра я малый круг соберу, выдам тебя за атамана Алену. Пусть недруги наши знают — мы в огне не горим и в воде не тонем. Согласна?

— Все люди за волю бьются. А мне с какой стати в стороне стоять?

Утром малый круг порешил: Алену поставить атаманом над пятью сотнями, есаулом к ней приставить Миньку-кузнеца, кузьмодемьянца. Он, перво-наперво, увел Алену в лес и мучил ее там до вечера: гонял в седле по снежным тропам, учил саблей на скаку срубать мутовки с молоденьких елей.

А когда Мирон увидел ее в мужском одеянии, с саблей на боку, да с пистолем за поясом, — сердце у него заныло. Повариха была похожа на Аленку необычайно.

Неделю спустя послали ее пять сотен в дело. О том, что Алена — бывшая повариха, знали человек шесть, не более. То есть, все те, кто знал в лицо ту, иную. Для остальных она была восставшей из плена Аленой. Это пошло на пользу делу. Повстанцы шли в атаку смело, и слабо укрепленная Устюжская крепость пала. Правда, потом сотни откатились назад по приказу Мирона Мумарина, но этот поход вселил в Алену не только уверенность в себе, но и какую-то небывалую отвагу.

А по далекой северной стороне от Кологрива до Вятки, от Тотьмы до Сухоны, от Устюга до Кузьмодемьянска покатились слухи об огненной женщине-атамане по имени Алена, которая вышла невредимой из огня в Темникове и снова водит ватаги.

После боя Мирон позвал Алену к себе.

— Про сироток своих думаешь?

— Думаю, атаман.

— Бери сотню, сходи в Усолье. Тихо сходи. Вот тебе пятьдесят рублей, это все, что у меня есть покедова, отвези им.