Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - [31]

Откуда берутся чикатилы? Не из жизни, а из книг – из зазора между повседневной моралью и нравственной парадигмой, что навязывают нам инженеры человеческих душ, лепя из нас, как из сырой глины, нужные режиму типажи, – приходит искушение попробовать нечто противоположное лжи, которой нас учат с детства. Наша литература не борется с комплексами, а создает их, предлагая героев, которые все сплошь уроды. Людей, о ком повествовала отечественная литература, и в жизни-то нет: ни со знаком плюс, ни со знаком минус. Преступления, как правило, остаются без наказания, Свидригайловы не кончают жизнь самоубийством, Раскольниковы не идут добровольно на каторгу, Каренины не бросаются под поезда, а проститутки никогда не обращают к евангельской жизни законченных блудодеев, научивших их собой торговать.

В моем мире все было честно: я верил в силу денег и законы природы, которые заставляют искать свой интерес в любом деле, – а на Украине всегда любили здоровый цинизм и щедрость. В отличие от Москвы, где интеллигенция так любит говорить о духовности, словно предаваясь метафизической похоти, стесняясь своей меркантильности, в Киеве умеют радоваться жизни и не задумываются о своей исключительности, живут одним днем, словно он последний. Завоевывать любовь, имея много денег, легко и приятно: все готовы лизать тебе задницу, лишь бы стать твоим другом, не надо даже платить, так велико желание окружающих на тебе заработать, войдя в доверие.

Это был последний год свободы в республике, когда люди верили, что еще чуть-чуть – и они станут европейцами: ожидали новых выборов и чемпионата Европы; вокруг – такой самоподъем, что все только и делали, что сочиняли заново историю Украины. Я со смехом слушал их разговоры, словно попал в фейк-шоу, где все не по-настоящему: настолько происходящее было абсурдно и скоротечно, – вокруг подозрительно много Геродотов и Геростратов. Страна, обреченная на перемены. Но я, анонимный игрок, я-то хотел совсем другого: тихого омута, где бы меня никто не стал искать. Судя по мониторингу Посейдона, страна кишела агентами спецслужб, которые готовились к большой политической игре. Не скрою, и у меня случались приступы тщеславия, когда я подумывал смешать всем карты, но здравый смысл и трусость велели не лезть в чужую игру: зачем мне их проблемы, когда на кону весь мир. Я хотел всего лишь проникнуть в dark web – на уровень А, где якобы конец бытия, конец реальности, чтобы узнать тайну жизни.

Перемещаясь из одного ночного клуба в другой, из компании музыкантов в компанию антикваров и галеристов, а затем в общество вечно пьяных нуворишей, изгоев шоу-бизнеса и газетчиков, общаясь с разноплеменной смесью аферистов всех мастей, я чувствовал себя, словно в огромном сумасшедшем доме, где никто не хотел взрослеть. Все жили, как бы играя, и не желали брать на себя ответственность, стремясь развлекаться до гробовой доски или, как минимум, до европейского чемпионата; никто не хотел знать, что будет завтра. Мало того, все явно боялись этого вопроса, всячески избегая его обсуждать. Если у кого-то заканчивались деньги или случались неприятности, то о нем дружно забывали, словно его никогда и не существовало, – драйв одноразовой жизни завораживал.

Моя Олеся чувствовала себя в этой среде как рыба в воде: она всех знала, ее знали все, не пропускала ни одной вечеринки или рок-концерта – была моим гидом по киевскому художественно-политическому андеграунду. Именно она познакомила меня с двумя антиподами: оба евреи наполовину; сделали состояние на залоговых аукционах благодаря связям сразу после развала совдепии; каждый имел по своему телеканалу и маленькому комплексу Наполеона; работали на американцев и отмывали деньги для бандитов. Одного звали Павел Парашка, другого – Илья Калопрачкин. Один был главой Всемирного украинского собора, а другой возглавлял Всеукраинский еврейский конгресс: первый – министр и крупнейший сельхозмагнат, второй – глава финансово-промышленной группы «Ухват», которой принадлежало полстраны.

Знакомила меня с ними Олеся с умыслом: хотела попасть в говорящие головы на ТВ, но все получилось, как в фильмах Дэвида Линча. Я должен был заплатить тому, кто согласится взять ее на свой канал телеведущей, а в результате мы оба оказались в дерьме с ног до головы, словно попали в параноидальный кошмар: каждый из них мечтал встретиться с дьяволом, а я должен был им помочь. Ушлая хохлушка, когда я рассказал ей о посещении мира Люцифера, выдала меня за агента князя тьмы, который поможет получить заклинание абсолютного успеха. Каждый антипод и так имел в штате оккультистов и практиковал ритуалы, о которых стыдно говорить. Парашка поклонялся богине плодородия Мут и мастурбировал в определенные дни над водами Днепра; Калопрачкин содержал целых десять колдунов вуду, которые каждый день забивали козлов и петухов, окропляя их кровью по всей Украине деньгохранилища в банках «Ухват», – но они оба хотели чего-то большего. Парашка желал стать президентом, а Калопрачкин мечтал о нефтегазовом бизнесе в республике; один был романтиком, а другой расчетливым барыгой, из-за разного бэкграунда. Парашка в детстве любил одеваться в женское белье и подглядывать за тем, как мочатся девочки, а Калопрачкин верил, что испачкаться в человеческом дерьме – к большим деньгам, поэтому делал это каждую неделю, пока не прошел обряд бар-мицвы по настоянию своей матери. Проблема в том, что они желали не моего знания, а веры, которой у меня не было: пришлось предложить им что-то новое, желаемое, чем они не обладали. Чем абсурдней то, что ты предлагаешь, тем охотней тебе верят.