Две старые старушки - [14]
Ночью она лежала в постели между ними двумя, тучная, тяжело вздыхая в неспокойном сне.
На следующее утро об уходе уже и не заговаривали. Она заглядывала во все шкафы, выдвигала ящики. Ей приглянулось зеленое платье одной из старушек, хоть оно и было ей тесно. Она его натянула. Свое старое платье она выкинула в мусорное ведро.
Широкими, уверенными шагами расхаживала она по комнатам и вмешивалась во все происходящее. И когда одна старушка хотела сказать что-нибудь другой, толстуха говорила:
— Да, да, знаю я эти дела, все шушукаетесь друг с дружкой, вот как это называется. Темные делишки затеваете!
Она тряслась от злобы, презрительно фыркала и скребла у себя под коленками.
Старушкам не хотелось огорчать ее. Им еще никогда не случалось никого огорчать. К тому же, они в жизни своей не слыхали о таком нервном расстройстве, о котором толстуха без конца им твердила и которое могло иметь столь причудливые последствия. Они перестали разговаривать друг с другом и только изредка обменивались взглядами.
— Да-да! — кричала толстуха, когда это замечала. — Я все вижу! Тайные взгляды, а? Тайные знаки!
Через пару дней она сказала:
— Нет, так дальше дело не пойдет.
Отныне она запретила старушкам находиться в одной комнате. Есть они должны были по очереди. Когда одна ела, другая сидела взаперти в ванной. А ночью они укладывались спать по разным углам: одна в гостиной, другая в спальне, поочередно на большой кровати рядом с толстухой.
Когда им приходилось встречаться в дверях, толстуха стояла начеку, презрительно задрав нос, и покрикивала:
— Ну да! Конечно! Сигнальчики тайные, да?
Они больше не выходили на улицу.
За покупками для них ходили знакомые. Оставшимся членам своих семейств они под толстухину диктовку написали: «С этого дня больше нас не навещайте. Мы совершенно ничего против не имеем».
Время от времени старушки улыбались друг другу.
Когда толстуха это заметила, она заперла одну из них в шкафу, а вторую затолкала под кровать.
— Заговорщицы! — вопила она. — Какие же вы заговорщицы!
Наступила зима.
Иногда старушки урывали возможность обменяться взглядами. И тогда теплое чувство обволакивало их. «Как хорошо, — думали они, — что чувство невидимо».
Так продолжалась жизнь этих трех старушек.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ.
Одна старушка не могла больше переносить вида другой старушки — ее старых ссутуленных плеч, ее морщин, — той самой женщины, которую она так страстно когда-то любила, чью гладкую кожу покрывала поцелуями и ласками, — кончики пальцев вверх по стройной ноге, вдоль бедра, затем по крутому изгибу наверх…
Разговаривая со второй старушкой, она прикрывала глаза рукой. Ей не хотелось ее больше никогда видеть.
Она разгородила стол деревянной планкой и намертво приколотила ее, так что они могли больше не смотреть друг на друга за едой. По ночам, в постели, поцелуи и ласки в темноте — это было еще терпимо, но вот видеть, это было просто ужасно.
Их жизнь сделалась невыносимой.
— Ну что же я могу тут поделать, — сказала вторая старушка.
— Да ну, конечно, ничего, — сказала первая. — Не бери в голову. Ясное дело, ничего ты поделать не можешь. Это все я виновата. Хотела бы я об этом не думать. Да вот мысли все время вокруг этого вертятся.
Однажды утром она вернулась домой с каким-то свертком.
— Я тут нашла кое-что, — заявила она.
В свертке были матерчатые очки на черной прорезиненной ленте.
— В самый раз, — сказала она. — Еще бы стекла черные.
И она достала из сумки баночку черной краски и кисть.
— А еще я вот что купила.
Она закрасила стекла черным и надела очки.
— Ничего не вижу! — вскрикнула она. — Ты где?
— Я здесь, — сказала вторая старушка.
Они кинулись друг другу в объятия.
— Ты сразу здорово помолодела, — сказала первая старушка.
Они обменялись поцелуем.
Первая старушка продолжала носить очки. Вторая водила ее из комнаты в комнату.
— Я их больше никогда не сниму, — сказала первая старушка.
— И не надо, — согласилась вторая.
В ту ночь ей казалось, что ей снова двадцать один, в точности как тогда, когда они впервые поцеловались.
Первая старушка была стара и необузданна в восторгах наслаждения.
Сердца их бешено колотились.
Потом вторая старушка долго лежала, уставясь в потолок, черные очки на груди, в то время как первая старушка покойно и размеренно дышала во сне.
«Как много народу умирает несчастными, — думала она. — Несчетно. Каждый второй. А подумать, так и вообще все. А мы вот нет!»
Она улыбнулась в темноте и кончиком пальца осторожно погладила стекла очков.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ.
Время от времени одна лысая старуха без приглашения наведывалась к ним.
— Случись, что одна из вас умрет, можно мне тогда вместо нее? — как-то раз поинтересовалась она. — Я такая одинокая.
Старушки не знали, что ответить, предложили ей чаю.
И вот однажды одна из старушек умерла. В полдень того же дня заявилась лысая старуха.
— Что, умерла-таки? — посочувствовала она. — Какая жалость…
Она огляделась и сказала:
— А что, может, мы…
— Нет, — отрезала другая старушка.
— Но мы же вроде договорились…
— Ничего мы не договорились.
— Ну как же, как же. Ты просто забыла из-за всех этих треволнений. А ведь худшее еще впереди!
— Тебе нельзя тут оставаться, — сказала вторая старушка.
В сказочном лесу все заняты — все пишут письма. Черепаха — улитке, сверчок — лягушонку, щука — карпу, белый медведь — крокодилу, саблезубый тигр — лебедю. Муравей, разумеется, белке, ну а самой белке нужно успеть написать и слону (который наконец-то изобрел равновесие), и тле (которая всё время стесняется), и даже собственному столу (просто потому, что она никогда ему не писала). Эта книга — отличный повод вспомнить, как важно писать друг другу письма! А если вы не умеете писать, то письма можно набормотать, надумать или даже купить у совы.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.