/Бессмысленные действия приводят /
/к непредсказуемым результатам./
/Философ Маналов/
Последнее, что увидел философ Маналов перед тем, как открыл глаза, была какая-то жопа в шпагате.
«Хм!» — он приподнял голову и оглядел стол, за которым спал.
Было утро. За приоткрытым на щеколду окном щебетали птички, как бы являя собой вокальную составляющую инструментальному шуму в голове философа. Тонкий лучик солнца пробивался сквозь щелку между шторами, и пронзал, как мечом джидая, лежавшую на боку бутылку Абсолюта, пригвождая ее к поверхности стола со всей ее внутренней пустотой.
«Это я один уговорил? — удивился Маналов. — Ну я и Бахус!» — он взял бутылку и потряс ею перед собой. На донышке плескалось грамм двадцать–тридцать. Философ перевернул бутылку и вылил остаток в рот. Взял с тарелки надкушенный огурец.
Гудеть в голове хотя и не перестало совсем, но стало потише. Маналов хрустнул огурцом.
— Я существую, — задвигал он челюстями.
От его лба отклеилась бумажка, съехала по носу, перевернулась, и упала на скатерть, частично прикрыв собою жирное пятно.
Маналов взял бумажку и прочитал на ней написанное его почерком:
«Всё зависит от конкретики. Конкретика определяет неопределенные вещи».
Философ задумался над записанным. На его лице отчетливо читалась работа мысли — на лбу нарисовалась вертикальная складка, глаза застыли, обращенные как бы в бездну бесконечности, губы сжались и немного побелели. Одна только борода никак не отреагировала. Впрочем, борода как таковая сама по себе является атрибутом мыслителей.
В комнату вошла жена с подносом подмышкой.
— Проснулся?.. — Она поставила поднос на стол, и стала составлять на него грязную посуду. — Ну, как спалось?..
— Снилась какая-то жопа в шпагате, — Маналов зевнул. — Мне кажется, что это был сон разума.
— Твоего что ли? — жена постучала по его голове пустой чашкой. — Эх, ты! Так напиться в собственный день рождения! А еще серьезный человек!
— Смею спросить, — Маналов показал на бутылку, — а не ты ли подарила мне вчера эту бутылку Абсолюта?
— Я тебе ее, как философу, дарила, думала, у тебя хватит ума не пить все сразу.
— К чему бы это? — Маналов сдвинул брови.
— Что к чему? К чему ты все сразу выпил?
— Нет, жопа в шпагате.
Жена вздохнула, взяла поднос и резко повернулась. С подноса скатилась рюмка, грохнулась об пол и разлетелась на осколки.
Резкий звук пронзил голову Маналова. Он скривился.
— Ах, вот к чему! — сказал философ печально. — Такой рюмки у меня уже никогда не будет. Что ж, в бытовой мифологии считается, что это на счастье, которого, как известно от Пушкина, нет. Что уж говорить о воле, если нет и покоя?
— Маналов, я не хотела!
— Не кори себя, жена, всякие вещи случаются с теми, кого они окружают…
— Я купила ее в гипермаркете. Там еще есть. И ты прав — это сон разума тебе был! Это твой разум тебя предупреждает, чтобы ты не пил, как алкоголик, а то скоро так и будет тебе, как приснилось.
— Я не алкоголик.
— А кто же ты, если пьешь бутылками?
— Я — пьяница. А знаешь, чем пьяница отличается от алкоголика?.. Алкоголик не может бросить пить, а пьяница — не хочет. Понятно?
— Мне уже давно все с тобой понятно.
— А мне нет, — Маналов опустил голову. — Взять хотя бы эти осколки. Вначале была рюмка. И рюмка была у меня. А стало много нерюмок. Это, философски говоря, размножение кармы.
— Сейчас подмету, — жена ушла, и скоро вернулась с веником и совком. Ты, чем карму свою размножать, пошел бы лучше умылся, зарядку бы сделал, и сходил в магазин. Давай, бери эспандер! Ну-ка поднимайся! И мне тут не мешай.
Маналов вылез из-за стола.
* * *
На одной стене в коридор висел велосипед. На другой — эспандер.
Маналов снял его, расставил ноги, и потянул пружины.
«Иногда время растягивается, а иногда сжимается. Зависит от обстоятельств».
— Втяни живот, — жена с совком и веником протиснулась между Маналовым и велосипедом.
Маналов еще разок растянул изо всей силы эспандер, повесил его на место, вытер рукавом выступившие на лбу капельки пота, и прошлепал тапочками в ванную.
* * *
Рядом с унитазом в корзине лежала стопка журналов. Философ взял один, полистал. Остановился на рекламе шредера.
ТОНЬШЕ НЕ БЫВАЕТ! — гласила она.
Реклама Маналову не понравилась, но сам шредер навел философа на экзистенциальную мысль о том, что любую мысль можно уничтожить.
«А я бы так рекламировал», — он потянулся вперед, взял с полочки над раковиной помаду жены, и написал поверх изображения:
ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ТОЛЬКО РАЗМНОЖЕНИЕ, НО И УНИЧТОЖЕНИЕ РАЗМНОЖЕННОГО!
* * *
В кухне жена варила кофе. Одной рукой держала турку, другой — секундомер.
— Кофе будешь? — не поворачиваясь спросила она.
— А чего покрепче нет? — поинтересовался Маналов, и пожалел, что затронул эту скользкую тему.
