Две старые старушки - [16]
Немного погодя она выскользнула в лесок позади дома. Она опять поскользнулась, побарахталась в грязи, спряталась в кустах. Стемнело. Она порвала платье, расцарапала лицо и подстрелила фазана.
Она задела ему крыло. Тяжело хлопая крыльями и пронзительно крича, фазан упал в кусты.
Она подошла к нему, наклонилась, положила ружье и свернула ему шею.
Фазан был тощий и старый.
В кухне она его ощипала, разделала и сварила.
Она едва стояла на ногах. Ее трясло, зубы стучали. Покрытое царапинами лицо было пепельно-серым.
«Похоже, я первая концы отдам», — подумала она.
Через некоторое время она внесла в комнату блюдо с дымящимися кусками птицы.
— Фазан, — объявила она.
— К фазану полагается красное вино, — едва слышно произнесла первая старушка. — Красное бургундское.
Вторая старушка поставила блюдо на стол и спустилась в подвал. Там должна была оставаться бутылка вина. Она упала, ударилась коленом. Проведя пальцем по чулку, она почувствовала, что он пропитался кровью.
В старом дряхлом буфете она отыскала бутылку вина.
Вернувшись, она обнаружила первую старушку на полу в углу комнаты.
— Жива? — спросила она.
— Жива, — ответила первая старушка. Она приподнялась на локтях и подползла к окну. Там она и осталась сидеть, на полу.
— Давай-ка тоже садись, — сказала она.
— А как же фазан?
— Ну, тогда начинай.
Вторая старушка откупорила вино, налила себе стаканчик, положила на тарелку кусок фазана и принялась за еду.
— Ты что там делаешь, на полу? — спросила она между двумя глотками.
— Так, размышляю, — ответила первая старушка. И она поведала, что размышляла о вечности и что в конце концов кое-что из этого поняла. — Самое время, — сказала она. И принялась излагать, что она поняла. Это был длинный, путаный рассказ.
Едва договорив, она обмякла, осела на пол. Вторая старушка подошла к ней и попробовала приподнять ее. Но первая старушка притянула ее к себе, на пол, и поцеловала. «Милая», — прошептала она. Казалось, что в ней внезапно пробудилась чудовищная сила. Она тянула и дергала вторую старушку за ее заляпанное грязью, разодранное платье так, что оно в конце концов намоталось той на голову.
— Вот это и есть твои последние силы? — прохрипела вторая старушка.
— Да, похоже на то, — сказала первая. — В любом случае, силища невероятная, не находишь?
— Да уж.
Некоторое время спустя они изнемогли и лежали на полу, тяжело дыша.
Стемнело.
— А что у нас на сладкое? — прошептала первая старушка.
— Груша, — ответила вторая старушка. Ничего лучшего ей в голову не пришло. А в кухне еще оставалась груша.
— Ну, давай грушу, — сказала первая старушка.
Вторая старушка поднялась, одернула платье и пошла на кухню. Когда она вернулась, первая старушка лежала неподвижно. «Ну вот и все», — подумала вторая старушка. Она присела к столу, очистила грушу. Налила себе еще вина.
Она пила вино, ела грушу. «За упокой души твоей ем я эту грушу», — произнесла она. «Что, вообще говоря, это значит? — подумалось ей. — Ну да ладно, в общем-то, я именно это хотела сказать».
Теперь она была точно уверена, что первая старушка умерла. «Ни тени сомнения, — думала она. — Ясно, как божий день». Голова у нее шла кругом.
Наступил вечер. Лунный свет проникал в комнату. Вторая старушка выпила еще пару стаканов вина и откинулась на спинке стула. Она попробовала дотянуться до своего стакана не меняя позы, но ей это не удалось, и она тихонько соскользнула со стула на пол. Она потянула за собой скатерть, и все тарелки, стаканы, супница, бутылка из-под вина, блюдо с недоеденным фазаном, подсвечники со свечами, ножи, вилки, ложки — все посыпалось осколками или раскатилось по полу.
Душно и жирно чадя, погасли свечи.
— Так, — сказала вторая старушка. — Очень хорошо.
Ей представилось, что она пробирается по лесу с ружьем в руке. И всякий раз, когда она палила в воздух, сверху сыпались люди с переломанными руками и ногами, вытаращенными глазами. Но когда они пытались произнести какие-то последние слова, изо рта вылетало лишь кудахтанье. И вторая старушка перешагивала через них, перезаряжала ружье и снова стреляла, прямо вверх, в никуда.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ были плохи, очень плохи, и частенько говорили друг другу:
— Не могу я больше.
— Я тоже.
— Хоть бы уж смерть скорее.
— Не говори.
Они сидели у окна и, вздыхая, глядели на уличную толкотню, на машины, на людей, на горластых чаек.
По соседству с ними жил один старичок с мохнатыми бровями и всклокоченной шевелюрой. Чаще всего он носил зеленые вельветовые брюки и белую рубашку.
Проходя мимо, он непременно заглядывал к ним в окно.
— Живы еще? — кричал он своим раскатистым голосом, если старушки были вне его поля зрения.
— Живы, живы, — кричали они тогда из кухни или из ванной.
Один раз он зашел к ним, и они пили кофе и вспоминали старые добрые времена.
Как-то утром они сидели все вместе. Лил дождь. Старичок рассказывал о том, как в бытность свою боцманом ходил в Индию и Китай.
Старушки молча внимали.
Глаза старичка сверкали, он стучал кулаком по столу и говорил так, что старушкам явственно слышался аромат мускатного ореха, виделись волны Бенгальского залива.
И вдруг глаза его потускнели и он произнес:
В сказочном лесу все заняты — все пишут письма. Черепаха — улитке, сверчок — лягушонку, щука — карпу, белый медведь — крокодилу, саблезубый тигр — лебедю. Муравей, разумеется, белке, ну а самой белке нужно успеть написать и слону (который наконец-то изобрел равновесие), и тле (которая всё время стесняется), и даже собственному столу (просто потому, что она никогда ему не писала). Эта книга — отличный повод вспомнить, как важно писать друг другу письма! А если вы не умеете писать, то письма можно набормотать, надумать или даже купить у совы.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».