ДВЕ СТАРУШКИ так крепко любили друг друга, что сделались несчастны. Кому это нужно, так они считали.
Любовь… — думали они пренебрежительно. Вот ведь чепуха-то!
Но поделать с собой ничего не могли. Они любили друг друга, при встрече не могли унять сердцебиения и по ночам сжимали друг друга в объятиях со страстью и горечью. И тогда одна говорила: «Ах, как же я все-таки тебя люблю!» А другая отвечала: «И так далее и тому подобное».
Они пили ром и херес, с каждым днем больше и больше. Все оставалось по-прежнему.
Они ели сапожный крем. Где-то они об этом читали. Черный сапожный крем, чайными ложками.
Они рассматривали друг друга под действием сапожного крема и замечали, что превратились в нечто бесформенное, распухшее, пучеглазое. У них выпадали зубы, они сипели и хрипели.
Ничего не помогало.
У них случались припадки.
Но они продолжали любить, и выкрикивали это друг другу с пеной и кровью у рта.
Когда действие сапожного крема кончалось, они сидели каждая в своем углу за ширмой, ненавидя любовь и того, кто ее выдумал, кто бы он ни был.
— Нельзя старикам любить! — кричали они друг другу.
— Нельзя!
Сердца их колотились.
ДВЕ СТАРУШКИ в четырех стенах, обрюзгшие, взвинченные, замочки сумочек: щелк — раскроют, щелк — закроют, и снова: щелк, щелк…
Одна сказала:
— А иди-ка ты знаешь куда?
— Куда? — спросила другая.
— Да к чертовой бабушке.
Вторая вскочила, швырнула пару стульев, испустила несколько воплей, упала в корчах на пол, поползла.
Немного погодя первая позвала:
— Ты уже там, что ли?
Вторая не отвечала, но застонала, и едкий чадный дым потянулся от нее.
Первая закашлялась, закрылась руками.
Вторая крикнула тогда:
— Я уже там.
Голос ее прозвучал мягко.
Первая старушка не решалась взглянуть на вторую. Послала же она ее прямиком по адресу.
И, покуда она так сидела, вторая старушка начала нашептывать ей на ухо, тихонько, бессвязно, безудержно.
Она рассказывала про чертову бабушку.
Так сидели они вдвоем, в один декабрьский день, около полудня.
ДВЕ СТАРУШКИ любили друг друга, но позабыли, что нужно при этом делать. Они иссохли, окостенели и довольно явственно похрустывали суставами.
— Можно попробовать поцеловаться по старинке, — предложила как-то вечером одна старушка.
— Отчего же нет, — сказала другая старушка, ошеломленная подобным предложением.
— А если из этого ничего не выйдет, что-нибудь да придумаем, — сказала первая.
С трудом поднялись они со своих стульев и, шаркая, побрели навстречу друг другу. Приблизившись, постояли немного, чтобы перевести дух. Затем они принялись обсуждать, как им держать руки во время поцелуя.
— Положим друг другу на плечи? — спросила одна старушка.
— Да. Или нет, постой. Все же не надо. На талию. Это гораздо лучше.
— А как мы при этом будем стоять — просто так, или станем ласкать друг друга? — спросила первая старушка.
— Ласкать, — сказала другая старушка.
Это было ранним вечером, в августе. Они кутались в вышитые шелковые шали — от сквозняка.
С улицы доносилось чириканье воробьев, аромат роз.
— Ну? — начала одна старушка.
— Погоди-ка, — сказала другая старушка. — С открытыми глазами или с закрытыми?
— С закрытыми, — ответила первая. — Я-то уж, во всяком случае, точно зажмурюсь.
— И я, — сказала другая старушка.
— Вот и хорошо. Ну, давай, что ли… — сказала первая старушка.
Они сдвинули головы, закрыли глаза, положили руки друг другу на талии и поцеловались. «С ума сойти… — думали они. — Значит, можем еще что-то!» Правда, до ласк у них так и не дошло: им нужно было сохранять равновесие.
Они целовались в течение целой минуты, пока у них не заболели губы. Тогда вновь, шажок за шажком, они попятились в разные стороны.
Солнце зашло. Черный дрозд распевал на крыше.
— Попробуем завтра еще разок? — спросила первая старушка осторожно.
— Хорошо, — согласилась другая, — но тогда уж я положу тебе руку на шею — думаю, я тогда вернее буду держаться. Как ты считаешь?
— Давай, — сказала первая старушка. Ее губы все еще обжигало или покалывало — она, вообще говоря, и сама толком не знала, что это было за чувство. Ей вспомнилось, как она стояла однажды на балконе, летним вечером, в темноте, давным-давно, и как та девушка неожиданно поцеловала ее, будто бы обознавшись, — у нее дрожали руки — и что она тогда тоже положила руку ей на шею.
ДВЕ СТАРУШКИ, в старом доме, в черте города.
Прямо над ними жил высокий старик, который изучал инкунабулы. Волосы у него были седые и вечно в беспорядке.
Старушки частенько судачили о нем и время от времени зазывали его к себе на чашку чаю.
Как-то в полдень они, смущаясь, спросили его, как он посмотрит на то, чтобы провести с ними ночь, между ними двумя. Ничего такого не будет, никаких поползновений, за это они ручались.
Старик залился краской — о таком он мечтал уже давно.
— Нет, — сказал он, — лучше не надо.
И подумал: ну почему я не сказал «да», отчего бы мне сейчас не сказать «да», совершенно чистосердечно?
— Ну тогда, может быть, вы нас поцелуете? Хоть разочек? — спросили старушки.
— Ну что ж, — сказал старик, — против этого ничего не имею.
Он поднялся, отодвинул стул и чмокнул старушек в щеку.
Но они хотели поцелуя в губы.
