Дорога к счастью - [23]

И вот они в поле. Отец, сгорбившись, идет впереди, в медленном ритме, он тяжело раскачивается, размахивая косой. Ноги он передвигает как-то немощно, словно несет непосильный груз. Отец стар. Биболэту бесконечно жаль его. Но косить сам он еще не может. Он вяжет снопы. Вот отец оборачивается и устало укоряет его: «Разве можно оставлять колосья в поле…» По лицу отца катятся капли пота, теряясь во всклокоченной бороде. Но нет, это не отец, и седая борода вовсе не всклокочена, я аккуратно подстрижена. И он не горбатится, а стоит прямо и даже величаво. И говорит Биболэту безучастно холодно: «Вот что, молодой человек! Вам придется еще позаниматься и прийти на зачет в следующий раз». Это — профессор, а он, Биболэт, провалился на зачете! Жгучий стыд обжигает его лицо, сердце сжимается тоскливо, до боли. Он глубоко вздыхает и… просыпается.

«Как хорошо, что это только сон! Нет, с зачетами у него все благополучно».

Он открывает глаза, — вокруг него спят на койках его товарищи по студенческому общежитию.

Биболэт вскакивает и подбегает к окну, отворяет форточку Вместе с холодной струей воздуха в комнату ворвался обычный гул Москвы.

Биболэт потихоньку, чтобы не разбудить спящих, оделся и вышел на улицу.

Стояли первые заморозки. Небо и улицы, дома и деревья были окутаны в серый цвет пасмурного дня. Просеивалась, как сквозь сито, тонкая пороша снега.

По тротуарам холодный ветер взвихривал снежную пыль.

Миновав Лубянскую площадь, Биболэт вышел к памятнику Первопечатника. Перед ним открылась площадь Свердлова с переплетающимися линиями трамвайных рельсов. Из множества снующих по площади людей Биболэт вдруг выделил фигурку человека в желто-серой шубенке, который шустрой, торопливой походкой пересекал проезд. Растерявшийся среди непривычного шума и движения, человек шел так, словно переходил реку по льдинам. Испуганно шарахался от автомобилей, пересекавших его путь, тут же застывал на месте, как обреченный, а потом начинал пробиваться дальше.

«Халяхо! — блеснуло у Биболэта. — Но нет, откуда же… А все-таки это Халяхо!» Он бросился вдогонку и, повернув за угол к Мосторгу, снова увидел человека в шубенке. Человек этот стоял и рассматривал гигантский самовар, сверкавший в витрине магазина. Биболэт подошел и осторожно оглядел старика.

Да, это был Халяхо.

Срывающимся от радости голосом Биболэт воскликнул:

— Фасапши, Халяхо! Каким это ветром занесло тебя сюда?

Старик испуганно и быстро повернулся, недоверчиво посмотрел на Биболэта и вдруг, раскрыв объятия, воскликнул:

— О-уй-уй! Живой адыге! — Обрадованный старик бросился к Биболэту, схватил его руку в свои шершавые ладони и долго тряс, приговаривая:

— Как хорошо, что ты здесь! Что тут делается! Аллах, аллах! Какая кругом суматоха! А ты как сюда попал, Биболэт?

— Да я здесь учусь!

— Как хорошо, как хорошо! За три дня, как здесь нахожусь, я, старик, и то многому научился, а пожить здесь год — это большое ученье. Как хорошо, что хоть один адыге учится здесь!

— Здесь не один адыге, здесь много нас учится. Мы очень часто встречаемся.

— Валлахи, хорошо! Нужно бы мне их повидать. Я рассказал бы о вас дома.

— Я могу тебя свести к нашим.

— Вот хорошо будет, сынок! А то, как попал сюда, так и до сих пор не могу опомниться. Словно щепка в водовороте!.. О-уй-уй, и во сне не снилось мне, что есть на свете такое место, где столько людей, столько всего…

— Неудивительно, Халяхо, что мы здесь живем и учимся, но как вот ты попал сюда? Ведь наши старики неохотно бросают насиженные гнезда…

— И не говори, сын мой! Не узнаешь, что человека ожидает на этом свете! Я словно тот герой из наших черкесских сказок, который на ковре-самолете полетел в неведомый, чудесный иной мир…

Халяхо помолчал минутку. Глянув в сторону Большого театра и как бы вспомнив самое главное, он вдруг приосанился в своей шубенке и с достоинством возвестил:

— Мы на съезд Советов приехали. Я не один, со мной еще несколько наших… — По адыгейской манере Халяхо говорил о себе во множественном числе.

* * *

…На следующий день, рано утром, Биболэт — как было условлено с Халяхо — явился к столовой, под вторым Домом Советов. Халяхо уже ждал его у подъезда.

Щуплый, морщинистый старичок, с аккуратно остриженной бородкой, он стоял, хмуря мохнатые брови. Глаза его слезились от холода, и мутные слезинки медленно стекали по желобкам морщин. Он зябко поджимал под себя то одну, то другую ногу в сафьяновых ноговицах и юфтовых башмаках, удобных для намаза[28]. Подол латаной нагольной шубенки, перетянутой поясом, торчал растопыренным кринолином. Весь он являлся как бы олицетворением былой задавленности и нищеты адыгейских тружеников, одной из основ жизни которых была выносливость.

Когда Биболэт подошел, Халяхо не показал виду, что он долго ждал его и продрог, а сказал покровительственно, соблюдая стариковскую солидность:

— Хорошо, что пришел так раненько и выполнил свое слово, как подобает мужчине. Должно быть, ты здесь уже привык жить по часам. А мы, старики, привыкли все глядеть на солнце да на звезды. Но тут не разберешь: кругом светло, а небо серое, поди узнай, что когда! — Он вытер ладонью слезы и прибавил: — Пойдем, немного покушаем.