Дорога к счастью - [24]

— Я уже кушал у себя, Халяхо. Пойди ты поешь, а я подожду, — сказал Биболэт.

— Нет, такого кушанья, каким угощают нас здесь, ты, наверное, никогда не ел. Идем! — настаивал Халяхо. — Мы, адыге, непривычны к таким отборным кушаньям. Нам бы — нашу мамалыгу да шашлыка из копченого мяса. А тут такие кушанья, что просто не знаешь, как их и есть. Идем, ты лучше нас, стариков, одолеешь все это.

Биболэт заметил перемену, происшедшую в Халяхо с того времени, как он видел его два года назад в ауле. Во всей осанке приниженного горькой жизнью старика появилось чувство собственного достоинства, не было уже в нем прежней заискивающей перед немилостивой судьбой робости и неспокойной суетливости. В поступках, движениях и словах видна была независимая солидность. Это сказывалось даже в том, как Халяхо уверенно и спокойно держал свои вечно неспокойные руки.

Биболэт удивлялся и радовался тому, с какой хозяйской уверенностью старик-адыге осуществлял свои права — права труженика советской страны.

Силу этих прав, обретенных Халяхо, Биболэт ощутил и на себе. Когда они вышли из столовой, Халяхо заявил:

— Ты, Биболэт, наверное, здесь не без дела живешь, но ты должен быть с нами, пока мы здесь. Покажешь нам все, что следует видеть, и разъяснишь все это толком. А то нас прислала сюда целая область, и позор падет на нашу голову, если мы не сумеем привезти в аул обстоятельные новости.

— У меня занятия в вузе… У нас не разрешают пропускать лекции… — пытался отговориться Биболэт.

— А какой же ты мужчина, если не сможешь подогнать то, что пропустишь за несколько дней! — возмутился Халяхо. — А насчет разрешения ты не беспокойся. Напишем через наше представительство бумажку, и тебя освободят.

Так и вышло. По просьбе Халяхо адыгейское представительство написало отношение в вуз, и оказалось, что власть Халяхо распространяется и на вуз. Там охотно удовлетворили его просьбу, и Биболэту пришлось, не без удовольствия, подчиниться воле Халяхо.

В Москве Халяхо жил в каком-то горячечном жару стремления все видеть, все познать. Его общественная активность, его непоседливая любознательность и страсть к погоне за новостями обрела здесь, в Москве, широчайшее поле для своего применения. Его кровать в общежитии делегатов съезда, аккуратно прибранная, оставалась нетронутой до поздней ночи. Старая выцветшая бурка, скрученная так, что ее в любой момент можно было привязать к седлу, без употребления лежала в изголовье постели. Под кроватью, в пестро окрашенном фанерном чемоданчике, замкнутом огромным замком, покоились два каменно-твердых круга сухого черкесского сыра, — неизменного спутника всех адыгейских путешественников. Сам Халяхо в перерывах между заседаниями съезда безустали носился по городу в сопровождении Биболэта.

Необъятно сложная жизнь Москвы занимала Халяхо и вызывала в нем множество пытливых дум. Не желая терять времени, он иной раз отваживался выходить и без Биболэта. На перекрестках шумных улиц он останавливался и, пораженный бешеным темпом движения, долго стоял, присматриваясь к удивительной жизни большого города.

Халяхо нравилась деловитая спешка людей, наполняющих улицы Москвы по утрам и после обеда, людей в рабочих куртках и людей в галстуках, с портфелями подмышкой. Их ожидание трамваев он воспринимал по ассоциации со своей жизнью в ауле. Ему казалось, что они ждут трамваев, как он у себя ждал какую-нибудь попутную подводу, чтобы добраться до своего поля. Ему в ауле так же часто приходилось пропускать «непопутные» — подводы богачей: одни — из-за его ненависти к их владельцам, другие — из-за боязни, что они подвезут его не на его поле, а к своему участку и заставят работать за долги…

«Эх, не узнать им, этим городским людям, всех лишений, перенесенных бедным Халяхо — безлошадником! — думал старик, следя за сутолокой у трамвая. — Им подвода обеспечена: пропустят одну подводу, через минуту подъедет другая. А вот, когда в ответ на твою просьбу хозяин окатит тебя презрительным взглядом и, хлестнув сытых лошадей, пронесется мимо… Тогда останешься стоять на месте с пламенем гнева, стыда и ненависти в душе…»

Однажды Халяхо вышел рано, с намерением побродить до начала заседания съезда. Кружась по глухим переулкам Москвы, он заблудился. Уличка, по которой, как ему казалось, он повернул назад, вывела его на какую-то незнакомую площадь. Халяхо стоял на углу и растерянно оглядывал площадь с магазинами, со сквериком и огибающими этот скверик трамваями. Он остановил проходившую мимо девушку и спросил, в какую сторону надо направиться, чтобы выйти к Большому театру. Девушка, повидимому, спешившая куда-то, все-таки остановилась, внимательно осмотрела старика и без лишних расспросов сказала:

— Вы, наверное, делегат съезда?

Получив от Халяхо утвердительный ответ, она приветливо улыбнулась и предложила:

— Пойдемте, я провожу вас.

Халяхо попытался объяснить на своем русско-адыгейском наречии свое затруднение:

— Ми приехаль съезд, трудна пути дорога на город.

Девушка кивнула ему и опять улыбнулась, будто одобряя то, что он заблудился.

Старик едва поспевал за ней, почти бежал вприпрыжку, словно танцуя.