Десятый голод - [90]

Как мне прогнать его от себя? Если я от него не избавлюсь, он и мне не даст умереть. Почему не оставит меня в покое — меня, жалкое пещерное чешуйчатое, влекомое им неизвестно куда и неизвестно зачем?!

Кричу ему изо всех сил, чувствуя внезапную злобу, внезапный прилив сил:

— А не здесь ли была их свадьба, ребе?! — обидным, лающим голосом. — И свадьба, и гости, и сталактиты — не вы ли ставили им здесь хупу[79]? И вот сидите и жаритесь за свое преступление!

Мой голос быстро достигает границы ада, где ледяные мои сквозняки сталкиваются с раскаленным воздухом его пекла. И все там дымится туманом, столбами серы. Ребе поднимает голову, поднимает набрякшие веки. Потом находит меня на стене и тихо смеется:

— Ну а ты, Иешуа? Ты не был к Богу ни холодным и ни горячим, ты был к Нему — так себе…

Моя поза ужасно неудобна. Рядом гнездится колония летучих мышей: они тонко пищат, и я содрогаюсь от омерзения. Едва дышу, стиснутый каменными стенами.

Сквозь писк и возню мышей, сквозь тяжелые аммиачные испарения снова слышу голос ребе:

— Да, скверные отношения с Богом у тебя, Иешуа! Зачем усугублять их еще из-за какой-то мухи?

Я не уверен, видит ли он меня достаточно ясно, но на всякий случай киваю: «Да, ребе, неважные отношения с Богом! Да, я эту притчу про муху отлично помню: четверо сели обедать… Я и есть тот самый четвертый, тот нечестивец, которому угодила в суп муха ревности: достал эту муху и обсосал, а суп с удовольствием съел!»

— Перестань на меня дуться, никакой свадьбы не было! — кричит он мне. — Слезай со своей стены, и пойдем дальше.

Но я не двигаюсь с места, не делаю попыток спуститься: меня все еще мучает жестокая головная боль. Та самая, в пушке, за броневыми плитами, в звездной ночи плоскогорья, — белесый туман безумия. О, не так-то легко он заставит меня спуститься! У меня к нему масса вопросов, и самый главный я ему еще не задал, самый обидный и страшный.

— Сознайтесь, ребе, вы этот пергамент сочинили сами? Скажите хотя бы, когда вы его сочинили?

— Тысячу лет назад! — слышу насмешливый, гулкий голос.

— Ребе! — прошу я его серьезно. — Хотя бы в аду не кривляйтесь, скажите правду.

— Правду и говорю! Фудыму ты поверил, что он Баная, а мне поверить не хочешь?

Спорить с ним бесполезно. Бесполезно выяснять отношения, когда этот страшный груз огня над его головой и этот раскаленный под ним песок вот-вот прикончат его. Он умер в утро Судного дня, пришел на тот свет непрощенный — что ему до меня! Меня он может морочить сколько ему угодно…

Мой взгляд скользит вниз. Я вижу внизу множество краполитов — окаменелый помет гиен, то кучками, то отдельно, черных от марганцевой пыли. Куда мне ребе велит идти?! Я этих гиен боюсь! Эти твари способны сожрать меня вместе с костями и выбросить наружу такими шариками!

Вижу под краполитами, и память мне возвращает слова француза: «Это огромный бизнес! Не надо спасать человечество, господин Калантар, спасайте себя…» И сразу взгляд мой становится цепче, внимательнее. Своды пещеры покрыты натеками — тугими канатами. Повсюду вижу игольчатые кристаллы, увенчанные глиняными шапочками, точно грибы, но я ищу нефть, любые намеки на нефть…

— Ребе, поглядите и вы возле себя! Я ищу полости карбонатных пород, на контакте с водой они выделяют вторичный кальцит!

И ребе-мученик, терзаемый нещадным солнцем, долго вокруг себя озирается. Потом отвечает скрипучим голосом:

— Кругом все бесплодно! То, что вы ищете, находится в недрах Святой земли: и нефть, и руда, и газ… Так и передай своему профессору!

Полости карбонатных пород ему до лампочки. В голосе ребе слышится раздражение: ему надо идти дальше, но сдвинуться с места не может. Он целиком сейчас в моей власти, пленник моих желаний. Если я — единственный из живых — его не прощу, из ада его не отпустят, ибо так устроен мир и таковы законы Судного дня, который для нас еще продолжается и может стать для обоих вечным. Мои интересы его не волнуют, он давно жемчужина. А мне ведь хочется жить! Мне до смерти хочется жить в Иерусалиме, поэтому ставлю ребе условие — кидаю карты свои на стол:

— Ребе, а точно вы можете мне сказать, где нам искать нефть? Скажите, и я отпущу вас! Освободим друг друга раз и навсегда. Смотрите, во что мы превратили друг друга! Во что вы превратили всех нас — своих спутников!

Взгляд его шарит кругом бесцельно и пусто. Я и сам вижу — дикая, бесплодная местность… И снова он смотрит на меня с тоской и отчаянием.

— Мы с вами сейчас похожи, ребе, на Агарь с Ишмаэлем, изгнанных из отчего дома: бессмысленно умираем! И ангел вам больше не явится и не разверзнет ваши глаза.

Он начинает кряхтеть, шевелиться. Становится на песок коленями и кричит мне:

— Передай своему профессору — это они, а не я, как Агарь в пустыне! Это им пусть ангел откроет глаза, им! Тогда и увидят все свои недра, увидят недра свои насквозь — сокровища, что им и не снились! — Ребе поднимается на ноги, крепко на них стоит и заклинает меня с неслыханной страстью: — Иди, Иешуа, и принеси им сию весть! Будь им там, как порог, на который они наступят, будь им бревном, по которому все там пройдут… Я уже здесь, а вы еще там. Иди же, Иешуа! Иначе никто не узнает, зачем был написан пергамент. Он свет и любовь! Такие же яркие, как и здесь…